Никита Воронов - Огненный лис

Хан не любил греков. Он с огромной радостью вырезал бы, хоть завтра, парочку приграничных греческих городов и в придачу зажарил на медленном огне кого-нибудь из константинопольских протоиереев, но…

Дело в том, что дикое войско печенегов, совершая частые и кровавые набеги на соседей, ослабло и крайне нуждалось в отдыхе. Мир с Византией был бы теперь как нельзя кстати! Однако, заключая его, хан рассчитывал сохранить это в тайне от соседей-русичей и пуще всего — от князя киевского Святослава.

Киевляне, черниговцы и даже далекие новгородцы то и дело, отвлекаясь от внутренних междоусобиц, вторгались в пределы Византийской империи, опустошая её окресности и уводя в рабство тысячи пленников. При этом обратный путь их дружин после набегов лежал через печенежскую землю и хитрый Куря, как союзник русичей, исправно получал свою долю добычи.

Таким образом, печенеги рассчитывали, не проливая ни капли своей крови, ещё какое-то время наживаться на военном противоборстве Цимисхия и Святослава. Теперь же князь киевский заключил с императором договор, что означало для Кури прямые убытки!

Но не только. В свободное, так сказать, от грабительских набегов на Византию время, соседи-русичи имели обыкновение опробывать свое воинское искусство на печенегах. То есть, внезапная дружба Киева и Константинополя для степняков была чревата большими бедами.

… И сейчас, когда Куря слушал воцарившуюся в ханском шатре напряженную тишину, душа его наполнялась ненавистью. Изуродованный шрамами кулак вновь до хруста в суставах сжал потную рукоять кривой сабли:

— Святослав…

Даже при тусклом свечении наполненных бараньим жиром плошек, посол приметил недобрый отблеск в глазах кочевника, но все же отважился переспросить:

— О чем печалится могущественный повелитель печенегов?

— Предатель…

Оба понимали, что хан имеет в виду вовсе не сидящего сейчас перед ним человека, но князь Петр все же зябко передернул плечами:

— Мы, болгары, языком и верой отличны от вас… Но мудрецы говорят, что древние корни народов наших — едины! А как не помочь попавшему в беду брату?

Что-то не в словах даже, а в голосе князя заставило Курю позволить ему продолжать.

— Всегда следует открывать перед взорами своих друзей не только освещенные врата событий, но и их темные лазы…

— О чем ты?

— Могущественный хан! Прежде — прими от меня в знак доверия и тайны этот перстень.

Печенег взял из руки гостя причудливое украшение. Тяжелый яхонт в форме пирамиды оплетали две кованые из русского серебра кобры с крошечными изумрудными глазами.

Камни вспыхивали на свету, как живые. Куря кивнул:

— Говори!

За пологом шатра уже безраздельно властвовала душная степная ночь, когда хан задал гостю последний вопрос:

— Как скоро Святослав подойдет к порогам?

— Дней через шесть, не раньше. Я обогнал их берегом, а войско русичей поднимается по реке, в лодьях. Лодьи тяжелые, гружены данью: золото, серебро…

— Это ты уже говорил. Зачем повторять?

Петр потупился:

— Извини, хан!

Помолчали. Но уже совсем по-другому — не так, как прежде.

— Себе чего из добычи просишь?

Гость ответил, не задумываясь:

— Хан, ты ведь молишься своим богам? И чужие тебе не нужны?

Хозяин кивнул, ожидая продолжения, и оно последовало:

— Я — христианин, и не могу видеть лики святых своих в поругании. Святослав везет на Русь икону — лик Девы Марии, дабы освятить ею храм в Киеве. Икона же эта издавна была святыней болгарской, и народ наш скорбит об утрате… Она — моя! Остальное же — что пожалуешь.

— Быть по сему! — Осклабился печенег. — Богов твоих не трону. А захочешь сам порубиться против Святослава… Десятая часть от всего, что отнимем — твоя.

Хан посмотрел на огонь:

— Утром пойдем к порогам. Там и встретим русичей…

С первыми лучами солнца печенеги двинулись в путь.

В единый, протяжный рокот смешались конское ржание, визгливые кличи наездников, скрип воловьих упряжек, рев скота, плачь детей и бряцание стали.

Тысячи людей и животных, подняв над собой огромное облако пыли, двинулись в нелегкий, но привычный путь — вверх по течению Днепра.

Новый лагерь разбили вдали от реки, за холмами — на месте сразу же и дотла разоренной деревни берендеев. Жителей, мирных рыболовов и охотников, вырезали поголовно, а потом ещё долго обшаривали окрестности — Куря опасался, что если хоть кто-то сумеет скрыться и убежать, известие о набеге непременно достигнет ушей Святослава.

Место же для засады было выбрано не случайно. Река, стиснутая здесь по обоим берегам скалой, изгибалась в форме узкой, цвета расплавленного олова подковы. Могучий водяной поток клокотал на гранитных перекатах, неистово перекрывая все остальные звуки, а густые заросли на окрестных холмах не позволяли разглядеть или угадать за ними с воды никаких признаков кочевого лагеря. К тому же, разбивающийся о крутые склоны степной ветер старательно относил далеко в сторону неистребимые людские и скотские запахи.

Оказавшимся на порогах путникам неминуемо приходилось вытаскивать свои лодьи на сушу и проносить их на руках или тащить волоком дальше вниз либо вверх по течению.

… Воинам хана Кури оставалось только истекая слюной дожидаться поживы. Тугие луки и колчаны с ядовитыми стрелами, остро заточенные сабли, короткие копья… Плетеные из прутьев щиты перевешаны за спину, сбились в тесных каменистых балках табуны боевых коней. Предчувствуя близкую сечу, скакуны тревожно, глухо всхрапывали, и изредка били копытами в землю, чтобы отогнать выползающих из-под камней гадов.

Природа замерла. Как-то разом умолкли птицы, напуганный зверь бежал прочь и затаился в чащобе — даже облака замерли над горизонтом, не решаясь заполнить собою прозрачное небо.

Близилось, близилось неотвратимое время крови и боли, близилось время степных стервятников, шакалов, да одичавших собак-трупоедов…

На третий день ожидания снизу подошли суда русичей. Как ни широк был Днепр перед порогами, но лодок и плотов оказалось столько, что перекрывали они реку от берега до берега, подобно огромному плавучему мосту. Несколько сот оборванных и голодных рабов брели вдоль кромки воды, волоча за собой суда на пеньковых и кожаных канатах. За рабами присматривали вооруженные всадники, то и дело подбадривая самых нерасторопных окриками и ударами бичей.

Во главе речного каравана шла лодья Святослава, и проснувшийся ветер ласкал над ней княжескую хоругвь с изображением Иисуса. Чуть сзади, в трех ударах веслами о воду следовали за ней суда с остатками дружин воеводы Свенельда и болгарина Левши.

И тот, и другой были, в сущности княжескими наемниками, профессиональными «рыцарями удачи». Свенельд — старый, седой варяг, мечом своим послуживший до Святослава не одному господину. Левша напротив, молод, но тоже знаменит: некогда для новгородцев усмирил он племена ятвягов и венедов, потом воевал за Псков с литвинами, бежал от предательства, да в конце концов и пристал к великому походу князя киевского…