Николай Томан - Воскрешение из мертвых (сборник)

И он снова звонит Проклову:

— Вы уж извините, Юра, я опять по тому же вопросу. Вы сообщили мне, что Куравлев сконструировал какую-то вычислительную машину. Но он не специалист в области электроники, как же ему это удалось?

— Мы и сами удивляемся, Леонид Александрович.

— А нельзя узнать, не помогал ли ему кто-нибудь?…

Кречетов ждет ответного звонка весь день. А в начале седьмого Юрий приходит к нему сам.

— Все выполнено, Леонид Александрович. Оказывается, Куравлеву помогал конструировать электронно-вычислительное устройство сотрудник нашего института инженер-электроник Бурдянский.

— Я так и полагал, что без посторонней помощи ему не обойтись. Вы разговаривали с этим Бурдянским?

— Да, разговаривал.

— Ну, и что же вам Бурдянский рассказал?

— Говорит, что Куравлев предложил чертовски оригинальную идею и она буквально захватила Бурдянского. На основе эвристического программирования они создали нечто вроде «кибернетической личности».

— Но для этого им понадобился бы психолог.

— Бурдянский опытный кибернетик, он хорошо знаком с работами академика Анохина. Работал даже некоторое время в его институте. К тому же Бурдянский уверяет, что им удалось сконструировать устройство, не копирующее переработку информации человека, а основанное на других принципах искусственного мышления.

— Допустим, что все это именно так, — задумчиво произносит Кречетов. — Во всяком случае, я могу как-то представить себе такое устройство. Непонятно мне другое: неужели Бурдянский разделяет бредовые религиозные идеи Куравлева? Не знает он разве, с какой целью создается это электронное устройство?

— Спрашивал я его, а он говорит: «Мне важны куравлевские идеи эвристического программирования, его математическая интуиция и познания в области физики, а не то, с кем он собирается общаться». Ведь с помощью такого устройства, Леонид Александрович, если только они его создадут, можно будет общаться с любой инопланетной цивилизацией, в том числе и с самим господом богом, если только таковой обнаружится…

— В какой стадии их работа?

— Бурдянский считает, что они на полпути.

— Ну, а почему у Куравлева произошел взрыв? Что там у него могло взорваться?

— Да никакого взрыва и не было, оказывается. Произошел просто пожар, от короткого замыкания и еще каких-то неполадок. Сам Куравлев при этом был обнаружен на полу без чувств. А когда его привели в сознание, понес такое… Похоже, что он на самом деле свихнулся на идее общения со всевышним.

Как только Настя приезжает в Москву, она тотчас же звонит Кречетову:

— Это я, Леонид Александрович, Настя Боярская.

— Очень рад вас слышать, Настенька. Ну, что у вас нового?

— Магистр Травицкий привез в Благов машину Куравлева. Приводят теперь ее в порядок с помощью какого-то специалиста по электронике.

— Как его фамилия?

— Не знаю. Забыла спросить.

Леонид Александрович почти не сомневается, что приводит в порядок электронную машину тот самый инженер, вместе с которым Куравлев конструировал ее. И он снова звонит Проклову:

— Вы уж меня простите, пожалуйста, Юра, что я вам так надоедаю…

— Да что вы, Леонид Александрович! Я всегда рад сделать для вас все, что только в моих силах.

— Ну, спасибо вам! Узнайте тогда, пожалуйста, не просил ли Куравлев или кто-нибудь от его имени инженера Бурдянского помочь ему восстановить электронную машину после пожара.

Проклов звонит Кречетову поздно вечером, когда профессор уже и не ждет его звонка.

— Все узнал, Леонид Александрович, — докладывает он. — Извините только, что так поздно, — пришлось домой к Бурдянскому съездить. Заболел он, оказывается, а с машиной возится его помощник, телевизионный техник по фамилии Серко.

— Почему телевизионный? — удивляется Кречетов.

— Бурдянский говорит, что у него золотые руки и по монтажу мельчайших деталей любых конструкций он просто незаменим. По словам Бурдянского, этот Серко далеко бы пошел, если бы не пил. Его за это из телевизионного ателье выставили. А Бурдянский пожалел и взял себе в помощники. Работает теперь у них за скромное вознаграждение и пока вроде не пьет.

— Бурдянский знает о том, что их машина уже в Благове?

— Знает. Куравлев сообщил ему об этом. Сказал, что духовенство будет оплачивать все расходы.

— А приезжал за нею сам Куравлев?

— Нет, какой-то сотрудник духовной семинарии.

— Травицкий?

— Да, кажется, он.

«Что-то тут неладно, — прохаживаясь по кабинету, думает Кречетов. — Чего было им спешить с перевозкой машины? Могли бы дождаться, когда Бурдянский выздоровеет. Да и что за человек этот телетехник? Не проходимец ли какой? А что, если посоветоваться со старым моим знакомым, полковником милиции Ивакиным?…»

Не раздумывая более, профессор Кречетов набирает телефон Ивакина и рассказывает полковнику все, что ему известно о подготовке к эксперименту Куравлева.

— Магистр Травицкий, судя по всему, человек с размахом. Он может и маленькое светопреставление учинить, дабы доказать существование всевышнего. Боюсь даже, как бы стены духовной семинарии не рухнули от звука электронного органа Куравлева, подобно стенам Иерихона. Надо бы предупредить об этом тамошние власти. Пусть они пожарную команду держат наготове.

— Сегодня же свяжусь с их Управлением внутренних дел, — обещает полковник Ивакин.

Как ни старается Травицкий разными путями удалить Дионисия Десницына из того домика, в котором поселился теперь Куравлев, Дионисий довольно часто бывает там. Он все более убеждается, что Куравлев не проявляет заметного интереса к своей машине. Похоже даже, что у него нет в ней пока особой нужды. Он устроился в одной из комнат и уже начал свои расчеты, вполне обходясь обыкновенной авторучкой и логарифмической линейкой. А телевизионный техник копается в его электронной машине один.

Техник этот тоже не очень нравится Дионисию. От него попахивает спиртным, хотя по поведению его не заметно, чтобы он был нетрезв. Похоже также, что в электронике он неплохо разбирается, ибо в вычислительной машине Куравлева начинают появляться какие-то признаки жизни — мигают лампочки на пульте управления, пощелкивает что-то в блоках долговременной и ассоциативной памяти.

Иногда Куравлев вступал в разговор с Дионисием, излагая ему теорию английского физика-идеалиста Хойла о «непрерывности творения материи из ничего». И никакие доводы Десницына о том, что Хойл не делал из этого религиозных выводов, ни в чем его не убеждали.

— Хойл высмеивал ведь библейскую космогонию, — говорил Десницын. — Называл ее «простой мазней» и «самообманом». К тому же, насколько мне известно, он теперь не только подверг основательной ревизии свою теорию, но и отказался от основных ее положений.