Джон Кризи - Бурная неделя Гидеона

— Конечно, нет. Машина остановилась у Майл Энд Роад, там я и сошел, чтобы прямиком отправиться к нему.

— Ты ни с кем из знакомых там не встречался?

— Это было бы трудно сделать. Вы же знаете, сколько людей у него околачивается.

— А отца ты не видел? — все тем же спокойным тоном задал вопрос Гидеон.

Молчание. Подросток, похоже, был застигнут врасплох и проявил колебания. На его лице появилось двусмысленное выражение: то ли он разговаривал с отцом, то ли был попросту поражен тем, что его сочли на это способным.

— Нет! — неожиданно вскрикнул он. — Нет! Разумеется, я не встречался с ним?

— Сид, ты морочишь мне голову! — твердо обратился к нему Гидеон. Где ты беседовал с ним?

Глаза молодого Сида метали от ярости искры, губы дрожали, он сжал кулаки и вскинул их вверх.

— Нет, не видел я его. Вы что полагаете, что я не понимаю, к чему вы клоните? Вы пытаетесь подстроить мне пакость. Как вам это уже удалось проделать с моим отцом. Мерзкий легавый, вот вы кто! И нечего тут со мной лясы точить!

Саймон, тот самый Саймон-придурок, что облил серной кислотой Смолла и полицейского, сидел в комфортабельном кресле центрального участка полицейского подразделения «Джи-5» рядом со столом, на котором стояли чашка с молоком и лежали бисквиты с шоколадом. Он полуоткрыл свои веки с редкими ресницами, прикухшие и гноящиеся, чтобы взглянуть на Гидеона, но никакого выражения не появилось на его лице с дряблой и нездоровой кожей. Рядом стоял коренастый седовласый мужчина. То был учитель из школы для умственно отсталых детей, которую посещал Саймон. Он поставил Гидеона в известность об умственном состоянии своего воспитанника, уточнив, что если в нормальных условиях от него ещё можно было добиться чего-то членораздельного, то, напротив, оказывая давление, из него вытянешь лишь кое-какие неразборчивые звуки.

— Итак может продолжаться долго? — поинтересовался Гидеон, не зная, что же ему делать с этим бедолагой.

— Это трудно предвидеть, — ответил учитель. — Я бы знал, как надо с ним поступить, но сомневаюсь, что вы последуете моему совету.

— А все же?

— Я бы отпустил его домой. Ничуть не лукавя. Он живет с матерью, которая подрабатывает прислугой в соседних домах. Думаю, что он мог бы вернуться в свое обычное состояние, оказавшись в знакомом ему окружении, либо дома, либо — в школе. Полагаю также, что ему пошло только бы на пользу общение с нормальными детьми. Впрочем, именно поэтому ему и разрешено вместе с двумя-тремя другими воспитанниками нашего учебного заведения ходить в соседнюю школу поиграть со сверстниками. Тем самым они чувствуют себя менее изолированными, правда? Если же держать Саймона вдали от привычных для него обстоятельств, боюсь, что его нынешнее состояние только ухудшится на предстоящие несколько недель. У него — что-то вроде умственного паралича, явившегося следствием испытанного им потрясения. Такие дети зачастую более чувствительны к подобным переживаниям, чем обычные их погодки.

— Ну что же, согласен, — уступил Гидеон, скрепя сердце. Довольствуемся тем, что будем приглядывать за ним. Нельзя же все-таки оставлять разгуливать на свободе человека, способного облить людей серной кислотой, даже принимая во внимание его невменяемость! Он вполне способен повторить свой жест, если не вытворить чего-нибудь похуже. И кто бы мог прояснить нам вопрос, где он достал эту кислоту?

— А вот этого я не знаю, — признался учитель. — В то утро он был в школе и, как мне думается, ему всучили её в то время, когда он отправился домой обедать. Я расспросил всех его товарищей. Похоже, никто не видел, как он с кем-то разговаривал. Единственное, что удалось выяснить — он ходил в сторону набережных. Саймон обожает созерцать плавающие суда, поэтому никто на него не обращает там внимания.

Гидеон попросил учителя пройти с ним в соседние помещение.

— Вы знакомы с молодым Сидом Бенсоном? — спросил он.

— Даже очень хорошо. Я несколько лет преподавал в его школе, и он был моим учеником.

— И какого вы о нем мнения?

— Это неглупый парень, — взвешивая слова, ответил ему собеседник. Такой же, как любой из его приятелей. Если что-то его интересует, то он всегда впереди других. А так, каких-либо усилий и не думает прилагать.

— А каков в целом его характер?

— Упрям.

— Честен?

— Вы задаете мне трудный вопрос, мистер комендент, — посетовал преподаватель горестным тоном. — Что такое честность и лояльность для подростка его возраста? Если вы спросите, подворовывает ли он у своих дружков-приятелей… сразу же отвечу, что нет. Но если вопрос поставить так: способен ли он поколотить кого-либо из тех, кто послабее его, чтобы завладеть чем-то ему понравившимся, то я отвечу утвердительно. В школе у нас — добрая дюжина детей, чьи отцы или родители, в целом, уже находились в весьма щекотливых взаимоотношениях с законом. Поэтому следует признать, что в таком окружении их восприятие добра и зла не всегда соответствует нашим. Очень трудно убедить парнишку, что его отец или мать поступают нечестно. Вот так-то и появляются поколения преступников! Что до юного Сида, то я не знал его до того, как был осужден его отец, но зато впоследствии слишком часто слышал от него: "Вот выйдет из тюрьмы отец…" Был ли вправе я или кто-то из моих коллег, обманывать его?

— О, эту проблему я знаю, — угрюмо буркнул Гипдеон.

— Уверен в этом, — ответил учитель, — и очень бы хотел быть вам в чем-нибудь полезным. Меня лично беспокоит миссис Бенсон. Вот её ситуация представляется мне трагической — с двумя детьми на руках, особенно в том что касается столь хорошо воспитанной малышки Лизы. Как, кстати, поживает миссис Бенсон?

— Сдается мне, что она просто физически рухнет, если мы в самое ближайшее время не сцапаем этого Бенсона… Но мы все равно добьемся своего, мистер Томас. И спасибо за то, что вы мне изложили свою точку зрения.

После ухода Гидеона и семейного обеда у Руби сложилось впечатление, что её сын весь вечер не спускал с неё глаз. Он следил за ней рысиным взглядом, будто подстерегал каждый её маленький жест. Чувство, разумеется, не из приятных…

И ребенок трижды интересовался, не болит ли у матери голова.

Ей и впрямь было очень плохо, но она всякий раз ограничивалась тем, что отвечела: "Бывало и похуже", в ожидании, что вскоре останется наедине с перспективой провести ещё одну бессонную ночь.

Наступил вечер. Часы показывали полвосьмого. Кварталы восточного Лондона уже погрузились почти в беспросветную темень. Но это спокойствие, равно как и наступившая тишина, носили тот необычный и беспокойный характер, который предшествует крупным операциям полиции. Личный состав участков был усилен до максимума, а блюстители порядка собирались самым тщательным образом прочесать сектор.