Владимир Рыбин - Убить перевертыша

В давние студенческие годы они не переставали спорить о смысле жизни. Жить, чтобы иметь, или иметь, чтобы жить? Вот в чем вопрос. И конечно, не разрешили его, как не разрешал никто и никогда. Но некие убеждения все же сотворились. Для Сергея стало очевидным, что гедонизм — мечта об удовольствиях — полное скотство, а альтруизм — пусть не полная, но все же глупость. Истина, как всегда, где-то посередине. Высшая обязанность человека — в деянии, в исполнении Божьей заповеди — творить, а высшее удовольствие — когда это хорошо получается, когда ты осознаешь, что успешно реализуешь себя. Это, конечно, труд, но труд — в радость…

— Труд в радость! — вслух повторил Сергей, с удивлением отмечая какой-то новый смысл этой полузабытой фразы, освистанной на московских демотусовках.

Вспомнился азартный игрок с Гамбургского вокзала. Выиграет этот парень сто марок, проиграет, опять выиграет, опять проиграет. Что дальше? Человек — приложение к игровому автомату? Впрочем, ново ли это? Есть люди приложение к телеящику, к винному магазину, есть просто наркоманы. И чем дальше, тем их больше. Что же грядет?..

Опять был Ганновер за окнами вагона, и еще какие-то большие и малые города. Уже и половина дороги позади, а сонная одурь все не отпускала Сергея: удивительно ли — две бессонные ночи позади. В российском поезде завалился бы на полку и ни дороги, ни времени не заметил, а тут, сидя, разве уснешь по-настоящему? Сергей слышал, как кто-то входил в купе и выходил, но не открывал глаз: пусть думают, что спит, пускай, если хотят поболтать, идут к соседям. Один раз его заставили пошевелиться шумные, как всегда, контролеры, проверяющие билеты, дважды — тихие, но бесцеремонные уборщики. А потом он очнулся сам, почувствовав, что в купе не один и что его персоной явно кто-то интересуется.

Это была пожилая пара, должно быть, муж и жена. Она — дородная, мягкотелая, добрейшая на вид, лет пятидесяти, он — высокий старик, прямой, как гвозь, с глазами навыкате, маленьким презрительно сжатым ртом и острым кадыком, готовым порвать сухую кожу на горле, — этакий эсэсовец из старого советского фильма.

Увидев, что Сергей открыл глаза, оба они явно обрадовались.

— Извините за беспокойство, — сказала фрау. — Скажите, если можете, вы — весси или осси?

Сергей пожал плечами. Странные эти термины он где-то слышал, но забыл, что они означают.

— Не сердитесь, пожалуйста, за назойливость. Мы с мужем поспорили. Он уверяет, что вы типичный западный предприниматель, поскольку ездите налегке. — Фрау скосила глаза на кейс, лежавший на полке. — А мне думается, что вы — восточник. Спите хорошо.

Сергей с трудом сдержал раздражение: они маются немецкой глупостью, а он — разбирайся! Но тут вспомнил, что так в анекдотах называют западных и восточных немцев.

— Не весси и не осси, а русси, — не подумав спросонья, брякнул он.

Немцы то ли испугались, то ли обрадовались. Минуту обалдело смотрели на него, потом фрау спросила почему-то шепотом:

— Как там… у русских?

— О, господи! — по-русски воскликнул Сергей и чуть не рассмеялся. Была Россия загадкой для заграницы, такой и осталась.

— Что это — "О, господи"?

Ему не хотелось повторять эту сказку про белого бычка и он отмахнулся.

— У русских все нормально.

— А говорят, что в России заводы останавливаются, люди голодают.

— Бывает.

— И в самой Москве танки стреляли.

— Пустяки. В газетах пишут: все о, кей!

В коридоре затрезвонил колокольчик, и за стеклянной дверью показалась высокая тележка разъездного буфета. Аппетитный вид упаковок в целлофане вызвал спазмы в желудке. Есть Сергею хотелось давно, но еще больше хотелось спать, и он до сих пор не думал о еде. Но теперь, когда уж все равно разбудили…

Он махнул рукой буфетчику, и тотчас на столе перед ним появились банка пива, одноразовый пластмассовый кофейник, такая же чашка с блюдцем, булка с сосиской внутри, вафли в красивой упаковке, крошечные тюбики сметаны.

— Извините, — сказал он любопытным соседям. — Я поем, с вашего позволения.

— О, конечно, конечно! — залопотали они оба разом. — Мы тоже. С вашего позволения.

Засмеялись и принялись вытаскивать из баула домашнюю снедь. Это не удивило: немцы, даже и состоятельные, предпочитают возить с собой еду, а не транжирить деньги в дорожных буфетах.

Вскоре на столе не было свободного места, и высокую бутылку, которую немец вытянул за горлышко, пришлось ставить на пол.

— Это очень редкое вино, — сказал он. — Ручаюсь, что такого в вашей России вы ни разу не пробовали.

Четверть часа они ели и молчали. Какой-то господин чиновничьего вида, при галстуке, с серебристым кейсом, сунулся было в купе, но престарелая чета так дружно напустилась на него, что тот ретировался, недоуменно пожимая плечами.

Обстановка была самая доброжелательная, и постепенно разгоравшаяся беседа получалась непринужденной и откровенной. Спать Сергею совсем расхотелось, наоборот, возникло странное нетерпеливое желание сейчас же, все как есть, объяснить этим хорошим и внимательным людям.

— Широкую коллективистскую душу русского человека пытаются уложить в прокрустово ложе индивидуализма, — говорил он. — Это бессмысленно в отношении русских и крайне вредно для всего человечества. Коллективизм — не выдумка праздных умов. Способность создавать коллектив и жить в нем — это то, что отличает гомо сапиенс…

— Вы — коммунист? — перебила его фрау.

— Я не комунист, но я знаю, что современная цивилизация, отравленная индивидуализмом, обречена. Человеку придется научиться ограничивать свои непомерно раздутые потребности и довольствоваться малым, иначе он погибнет из-за нехватки сырья, энергии, чистого воздуха, воды. Погибнет от расслабленности, праздности, неумения принимать интересы ближнего как свои. Я называю это "болезнью неандертальца". Неандерталец — "человек умелый" господствовал на планете триста тысяч лет. Потом, около сорока тысячелетий назад, появился кроманьонец — "гомо сапиенс" — "человек разумный", отличавшийся от неандертальца лишь тем, что у него были более развиты лобные доли мозга. Знаете, что это такое? Именно они, лобные доли мозга, контролируют поведение человека. Это сдерживающие центры, заставляющие подчиняться воле коллектива. Десяток дисциплинированных кроманьонцев без труда разгонял сотню не умеющих сдерживать себя неандертальцев. В голодную пору кроманьонцы выживали благодаря запасам, которые они оставляли на черный день. Сорок тысяч лет назад человек стал таким, как мы. Между нами и ими ученые не находят никаких биологических различий. Пока не находят. Но развиваемый современной цивилизацией индивидуализм, убивающий коллективистские начала, может привести к биологическим изменениям и вернуть род человеческий на стадию неандертальства…