Сергей Абрамов - «Граждане, воздушная тревога!»

И нашли.

Отмененный Юговым допрос позволил мне отдохнуть вечерок у себя дома. На кухне даже собрание устроили с попыткой выжать из меня все интересующие квартиру подробности о моей работе в НКВД. Новостей, однако, я рассказать не мог: не позволяла профессия. Больше всех расспрашивали заядлые курильщики — портной Клячкин и музыкант Мельников.

В городе стало тихо, воздушных налетов не было. Зато появилась новая тема: помощь союзников, никого не удовлетворявшая. Второй фронт был нужен Европе, а союзники медлили Женщины на кухне все больше о продовольственных трудностях говорили. Даже Лейдочка приуныла. Скучно живем — вот была ее тема…

Опять о Сысоеве спросила:

— Где ж он скрывается?

Я пожал плечами:

— Пустых квартир в Москве много.

А сам думал: разве нельзя обойти их все? Может, где и зацепишься. Видимо, можно, конечно, но пока мы будем искать в одной, он отсиживается в другой. Ему это проще. Только квартиру сменить, а нам где людей взять, когда все молодые чекисты на фронтах бьются? Что доступно той горсточке чекистов, оставшейся в городе чужую разведку вылавливать? Не так уж и много, если такие инвалиды, как я, работают. Оттого и провалы, что людей не хватает; оттого и побеги таких изуверов, как Невядомский…

Работа у нас была — не то, что в редакции: свободного времени порой даже на сон не оставалось. И все же я ухитрялся иной раз посидеть в архиве: захотелось знать больше о новой профессии. Иной раз есть час — так не спать иду куда-нибудь в пустой кабинет, на сдвинутые столы, а в архив. Югов шутил: это от молодости, сил девать некуда. А я чувствовал: нравилось ему, что я старыми делами интересуюсь. Помнил я его фразу: плох тот чекист, который назад не любит оглядываться; время — лучший учебник… Вот и листал я этот «учебник», урывками листал, не знал даже толком — зачем, а вышло удачно…

Попало ко мне тридцатилетней давности дело, зафиксированное в архиве как «Дело князя Вадбальского».

Князь этот существовал, а может быть, и существует поныне, бывший поручик сначала деникинской, а потом и врангелевской армии; эмигрировать ему не удалось, занялся обыкновенной уголовщиной, сменил пяток фамилий и осел на дне с почетным для уголовника званием вора в законе. Я вспомнил о Невядомском и задумался: а вдруг «стрельцовский князь» — это не кличка, а титул, ставший кличкой по воле ее обладателя? И мотив есть: не хотелось родовое имя пятнать уголовщиной. Ведь и у горьковского Барона, рожденного на сцене Художественного театра, тоже было настоящее имя, быть может скрытое по замыслу автора из тех же соображений. А родовое имя Вадбальского, его подлинное имя тогдашние чекисты сумели открыть.

Я сообщил это Югову. Он усмехнулся и сказал:

— Допроси. Ты нашел, тебе и разрабатывать.

У нас не спорят, а выполняют. Да и самому было интересно. Может быть, Невядомский, а может быть, Вадбальский. Вот и поговорим.

Привели его. Седоват, худощав, виски впалые, небрит и грязен. Отстреливался профессионально. Если что ему и мешало, так это пара тусклых восковых свечек, так как в подвале магазина электричества не было. Потому и пули его «вальтера» только царапнули наших, но не убили. Я с удовольствием сообщил ему об этом.

— Военные? — спросил он.

— Конечно. Сержант и радист. К вашему сожалению, быть может…

— Вы правы. Жаль, — сказал он, вздохнув. Потом замолчал, подумал и спросил уже с явной насмешкой: — А ведь я догадываюсь, почему вы это сказали.

— Почему?

— Порылись в архиве?

— Допустим.

— Тогда вам и спрашивать нечего. Мой первый допрос у следователя читали?

— Все ваши «дела» читал.

— Тогда процитируйте мне ту часть протокола, в которой говорится о моем титуле и фамилии.

Я достал из письменного стола пухлую папку «Дела князя Вадбальского», нашел нужный протокол и прочел:

— «Убил я его прежде всего потому, что он дворянин и штабс-капитан, а во-вторых, потому что Вадбальский — родовое имя, без титула не произносящееся. Я действительно князь, и до уголовщины довела меня судьба».

— Сколько вам лет? — вдруг перебил он меня.

Я ответил.

— Вы еще в пеленках брыкались, когда я с маршевой скоростью почти до Курска дошел. Веселое было времечко.

— Потому я и хочу о нем послушать. И как вы обратно к югу уже не шли, а бежали. И как вас на Турецком валу разбили, и как Станислав Вадбальский, настоящий князь, не из оперы, веселенькую наколку на спине сделал. В старых романах князья этаких штучек не вытворяли.

— И не воровали князья в старых романах, — добавил, усмехнувшись, Невядомский. — Воевали, а не воровали. И когда я первый раз квартиру ограбил, настоящий князь Вадбальский умер. Живет подонок по фамилии Невядомский, а что же князю-то оставалось? Только фамилию сменить. Кто родился тогда вместо Вадбальского, не помню. Ну а князя сохранить было можно. Он и сохранился, как воровская кличка. Спросите какого-нибудь блатного. Снегиря, например: был ли у него настоящий князь в банде — так он хохотать будет. Может, какой-нибудь Вадбальский и был настоящим князем не в законе, конечно, а при царе или у Деникина… Что, гражданин следователь, рассказать вам о том, как случилось все это со мной?..

Он смотрел как бы сквозь меня, и мне казалось, что видел он жизнь свою, смрадную и срамную — от путча юнкеров Александровского военного училища до деникинского лагеря, дроздовского, до врангелевского Крыма…

— И думаете, научился чему-нибудь? Ничему, гражданин чекист, ни одной полезной профессии не приобрел, только стрелять по-снайперски, да скакать на какой-нибудь кобыле, порой без седла даже. А когда в Советскую Россию вернулся, думал, что на родину, а на родине-то работать надо. Не трудящийся да не ест. А есть-то хочется. Тут и родился мой Князь, умеющий только грабить и убивать. Ищите и обрящете, говорят попы, и я искал и нашел. С появлением в моей жизни Михельса, можно сказать, профессию приобрел.

Я больше его не расспрашивал. То, что рассказал он мне, было подло и страшно. С искалеченной психикой человек. Воровал из-за денег, а убивал из мести. О чем же спрашивать такого? Да в любом Снегире больше человеческого, чем в этой злобной карикатуре на человека. Патетическая речь его осталась безответной. Я молча написал протокол допроса о преступных связях Невядомского с Михельсом, об убийствах, совершенных Невядомским по заданию гитлеровского разведчика, выделив преступления, подведомственные уголовному розыску, и молча же дал прочесть обвиняемому. Он бегло пробежал их и расписался четко и безоговорочно.

— Уведите, — сказал я конвойным.

Как только увели Невядомского, вошел Югов.

— Я только что допросил еще двух из стрельцовской тройки. Все, что они делали для Михельса и с Михельсом, уже готово для прокуратуры. А вот твой диалог с князем хотелось бы почитать. Полностью записал?