Елена Арсеньева - Клеймо красоты

«Бог их накажет, – было сказано мне вчера. – Они не уйдут от вышней кары!» Не знаю, верю ли я в божью милость. Так уж воспитали меня, дурака, что никогда не верил, и, что бы ни говорил дед, это на меня не действовало. Но гром не грянет – мужик не перекрестится. Вот и теперь крещусь да молюсь, но единственное, чего прошу от него, – это чтобы власти приняли мое заявление отправить меня на фронт и дать кровью искупить вину перед Родиной.

Слова, все это только слова! Какую вину собрался я искупать своею молодой кровью? Чем виновен был я, мальчишка семнадцати лет, который перебрал на вечеринке, в кругу самых близких друзей, домашней наливочки и запел глупую песенку? Следователь меня, помню, спрашивал: «Как вы могли назвать Пупкиным и Козолупкиным нашего любимого вождя и первого маршала?» Да у меня и в мыслях такого не было, что я оскорбляю кого-то. Я ж не про них пел, а просто веселился. Ну вот и…

Лучше б я был шпион английской разведки, честное слово. Или саботажник. Или диверсант, или кулак, сгноивший народный хлеб. Или прихвостень белогвардейский. Или сын врага народа. Или, к примеру сказать, обломок прошлого, прислужник царских сатрапов! Хоть бы за дело страдал, а так… Да уж, навидался я тут всякой твари по паре. А еще я встретил здесь – знаешь кого? Ты не поверишь, сестра, ты никогда не поверишь! Того самого человека, который однажды, десять лет тому назад, жарким летним вечером стал на пороге нашего дома и спросил деда. А когда мать, плача, ответила ему, что старик лег умирать, он твердым шагом прошел в сараюшку и крестом повернул крышку домовины, возгласив при этом: «Есть ли кому аминь отдать?» [3]И дед открыл глаза и встал со словами: «Мир тебе, божий странник!» Никогда этого не забуду…

Я тогда заплакал. Меня дед не слушал, на мои мольбы не откликался, а этого, незнакомого, произнесшего несколько непонятных слов, послушал сразу. Конечно, я был виноват перед ним, что все-таки поступил в пионеры. А ведь это произошло сразу вслед за тем, как он мне рассказал… Этот день я тоже не забуду никогда. Нас тогда накануне поступления в пионеры всех водили в кинотеатр, смотреть фильм «Чапаев». А перед фильмом показывали хронику: про то, как крестьяне сами, добровольно, выносят из своих домов иконы и бросают их в костер. «Горят предрассудки, пылают обломки старого мира», – было написано на экране. Я пришел домой в восторге и рассказал деду, что видел. Он долго смотрел на меня, потом кивнул: «Там были только мужики, да, Феденька? Только мужики жгли божьи поличья? А бабы? А детишки?» Я задумался, пытаясь вспомнить. А и в самом деле! На площади перед большой церковью, с которой уже были сорваны кресты, стояли только красноармейцы и мужики. «Нет! – вдруг вспомнил я. – Там была одна женщина в фуражке и кожаной тужурке!» – «А бабы крестьянские?» – «Не было ни одной. Может быть, они по избам кашу варили да щи?» – сказал я.

Дед опять замолчал надолго, а когда заговорил, видно было, что каждое слово дается ему с трудом: «Помнится, когда я шел из деревни к вам, в город, я проходил одно большое торговое село. На площади перед храмом щепотников [4]собралась толпа народу. На телеге стоял человек с треногой и смотрел на людей сквозь вражье приспособление. Он крутил ручку, слышался треск. „Кино снимают!“ – кричали солдаты, которых почему-то было здесь множество.

Кино, искушение силы нечистой! Я плюнул в их сторону и решил обойти стороной дьяволобесное сборище, но солдаты стали гнать меня в толпу. Посреди площади горел большой костер. Щепотники бежали к нему со всех сторон и бросали в огонь божьи поличья. Я вознес в сердце своем молитву Господу, чтобы вразумил их, а потом вдруг заметил, что на площади нет ни баб, ни детишек, ни старух. И еще я увидел, что окна храма заколочены досками, а оттуда слышен тихий вой и плач. Врата были подперты и заложены, а вокруг нагромождены вязанки хвороста. Я стоял и прислушивался к обрывкам разговоров до тех пор, пока не узнал, что комиссары согнали баб да ребятишек в храм и посулили сжечь живьем, коли мужики не принесут из своих изб все образа и не бросят в костер. Для того, чтобы потом по всей Руси показывать это дьяволово „кино“ на искушение и смущение душ человеческих.»

Я не поверил тогда деду, сознаюсь, сестра. Разве можно было поверить в такую бесчеловечную жестокость? Я убежал от него в слезах, а на следующий день на пионерском торжественном сборе мне повязали на шею красный галстук и я поклялся быть верным делу Ленина – Сталина. Вечером дед начал строгать в сарае домовину, а когда она была готова, лег в нее с намерением больше не подниматься. Никому из нас он и слова не сказал, только обмолвился матери, что пришло ему время принять новое божье крещение. И как мы ни плакали, как ни просили, он оставался непреклонен до тех пор, пока не встал на пороге странник, не повернул крышку гроба крестом и не сказал ему заветные слова.

Помнишь, каким был тот человек? В простой крестьянской одежде, в разбитых сапогах, с измученным лицом. Один из многих, которые тянулись из деревни в город. И только глаза отличали его от прочих, потерявших надежду, изверившихся…

Его пригнали несколько дней назад по этапу и определили в наш барак, на освободившиеся за смертью постояльца нары. Или место это было такое несчастливое, или застудился он в пути, однако уже к вечеру его начала бить лихорадка. Я наклонился над ним подать воды, а он вдруг сказал: «Федор! Помнишь ли ты меня?» Я поглядел в его запавшие глаза, обметанные уже смертными тенями, – и чудо свершилось. Я узнал его! Но видел теперь не лицо умирающего, а словно бы себя самого, мальчишку с еще не высохшими слезами.

Помнишь? Мать позвала его выпить чаю с дороги. Она не знала, куда его посадить, чем угостить, коли он вернул к жизни деда. Странник согласился. Мы все сели за стол, а мать вышла зачем-то в сени и вдруг вбежала белее полотна. «Идут! – шепнула она, теряя голос от страха. – Идут солдаты, милиция!»

Странник поднялся. «Это за мной, – сказал он спокойно. – Ничего не бойтесь, господь да охранит вас. Уйдите отсюда все».

Мать вытащила нас в соседнюю комнату, но я вырвался и прильнул к дверной щелке. «Прощай, брат, – сказал странник деду. – Странствуй же с миром! Теперь ты все знаешь. Храни великую тайну свою, а уж я свою сохраню как надо». Он перекрестил деда, помог ему поднять крышку подпола и спуститься туда. А сам встал на пороге, чтобы встретить вооруженных людей, которые ворвались в дом.

«Вот он я, – промолвил очень спокойно. – Вы пришли за мной, так возьмите меня. Но не троньте этих людей, они виновны только в том, что накормили нищего». И нас не тронули…

А его увели.

Он уходил, не оглядываясь на дом, которому доверил ту самую тайну, которую должен был хранить. Да, за минуту перед тем, как отворить дверь своим преследователям, странник с невероятной силой поднял доску порога, сунул туда какой-то темный, продолговатый предмет, и опустил доску на место так, что гвозди точно вошли в пазы. Никто и никогда не догадался бы, что под порогом тайник! Он ведь не знал, что я смотрел в щелку и видел все это…