Елена Арсеньева - Клеймо красоты

Разумеется, он гнал от себя эти и подобные мысли, предпочитая относить все за счет своей мнительности и инерции неудач. Однако пакости от жизни все-таки ожидал – и, как нынче выяснилось, не напрасно! В последний момент перед операцией сменить клиентку – это, знаете ли…

– А что, вам не все ли равно? – задиристо, но как-то не очень уверенно спросил главный менеджер компании, Борис Ефимович, которого все фамильярно называли Боб, ну а доктор Воробьев – разумеется, про себя! – просто Бобик. – Одна клиентка или другая – какая разница, если по большому счету? Та женщина и эта женщина, в конце концов. – В голосе его прозвучало явственное презрение, и он метнул в зеркало взор с поволокой.

Доктор насупился. Вот за эти томные взоры он и невзлюбил с первого взгляда главного менеджера фирмы «Аллюр». А также за профессионально оттопыренную задницу, вихлявую походочку и эту манеру опускать и поднимать ресницы, словно на них по полпуда туши навазюкано. Учитывая подчеркнутую мужественность господина Быстрова, видеть в его окружении такую яркую голубизну было просто странно.

«Край непуганых педиков!» – с отвращением подумал доктор Воробьев, но сумел ответить сдержанно:

– Вы усиленно настраивали меня на преображение супруги мэра, не так ли? У меня уже готова модель ее новой внешности. И что прикажете делать, если другая клиентка окажется совершенно чужда этой модели? Если это лицо ей, так сказать, не пойдет?

Бобик поглядел на него снисходительно:

– Да ну, бросьте. Женщины вообще очень слабо разбираются в том, что им идет, а что нет. – Он самодовольно оправил манжеты рубашки цвета бедра испуганной нимфы, сиречь розового. Надо отдать должное Бобику: он умело подбирал тона, которые подчеркивали его чернокудрявую и довольно-таки слюнявую красоту. – И если они даже помаду правильно подобрать не в силах, то несоответствие лица тем более не заметят! Я просто удивляюсь, почему вашим премьерным объектом должна быть непременно женщина?

«Это будет мой второй клиент мужского пола, – угрюмо подумал доктор Воробьев. – После Быстрова. А может, еще и до него».

– И все-таки мы так не договаривались, – сказал упрямо. – Поэтому я желал бы обсудить этот вопрос с вашим шефом.

На самом деле ему хотелось сказать: «Пошел ты на… педик хренов! Не лезь не в свое собачье дело! Ты здесь вообще никто, пешка, хоть и строишь из себя фигуру, а мне надо поговорить с настоящим хозяином!»

Бобик обиженно поджал и без того тонкие губы. Неизвестно, что хотел он сказать на самом деле. Возможно, именно то, что сказал:

– Сожалею, но вам придется некоторое время обращаться по всем вопросам ко мне. Господин Быстров был вынужден срочно уехать. Однако он в курсе возникшей ситуации и предлагает выйти из нее достойно. Смириться, так сказать, с судьбой и провести первый показательный сеанс с тем материалом, который имеет место быть.

Все-таки дивные эвфемизмы умел подбирать этот тип для обозначения так не любимого им женского пола!

Однако в эту минуту доктору Воробьеву было не до лингвистики и женщин.

– Показательный сеанс? – насторожился он. – Что вы имеете в виду, э… Боб?

– Господин Быстров оставил на сей счет весьма четкие указания. Поскольку сам он не сможет наблюдать это судьбоносное событие, оно должно быть запечатлено на видеопленку и затем показано по всем городским каналам, а также в воскресном «Шоу недели», которое господин Быстров постарается посмотреть.

– Да вы что? – тихо сказал доктор Воробьев, от изумления даже забывший возмутиться. – Господин Быстров, помнится мне, настаивал на полнейшей интимности премьеры.

– Совершенно верно, – томно кивнул Бобик. – Когда речь шла о первой операции на первой леди. Однако обстоятельства, как вам известно, изменились. И мы должны извлечь из сложившейся ситуации максимум пользы. Так что готовьтесь, док, таращиться в камеру, отирая, выражаясь фигурально, пот со лба. «„Больной будет жить!“ – с усталой, но счастливой улыбкой сказал доктор Воробьев, размываясь после операции.» В этом роде.

– Да вы, сударь, спятили, – холодно сказал означенный доктор, правда, безо всякой улыбки. – Мы так не договаривались! И я категорически отказываюсь…

– Разумеется! – перебил Бобик, выставляя вперед холеные пухлые ладошки. – Это ваше право – отказаться. Более того, вы вправе взять и расторгнуть договор…

Доктор Воробьев прикусил язык.

Настала минута молчания.

«Ох, попадешься ты мне на операционном столе! – в бешенстве подумал доктор. – Самое малое, что я тебе гарантирую, – это впрыскивание липостероидов с просроченным сроком годности. А пока будешь под наркозом, я с твоими гнилыми зубами такое устрою…»

Следует уточнить, что доктор Воробьев около двадцати лет назад начинал как стоматолог в далеком городе Хабаровске, где работал в поликлинике речфлота, и на всю жизнь сохранил убеждение, что зубная боль – самое сильное мучение.

Настала вторая минута молчания.

– Они что, у меня над душой стоять будут? – наконец выдавил доктор, угрюмо глядя в пол. – С телекамерами?! Тогда я за итог не ручаюсь.

– Ну, до такой степени вряд ли… – растерянно забормотал Бобик, и доктор понял, что он не получил на сей счет точных указаний. – Думаю, что достаточно будет фиксации исходного материала и конечного результата. Ну, может быть, еще один-два кадра в процессе, чтобы у зрителя не возникло ощущения грубой подмены уродины супермоделью. Но вот на чем господин Быстров настаивал категорически, так это на полной неузнаваемости пациентки после операции. Так и сказал: «Пусть родная мать ее не узнает!» Надеюсь, вы сумеете обеспечить это, доктор? В интересах самой клиентки прежде всего, потому что там, конечно… есть над чем поработать!

Эти его слова, в которых звучала нескрываемая злорадная ухмылка, доктор вспомнил через полчаса, когда первый этап съемки уже остался позади и он наконец остался один на один с пациенткой.

Она полулежала в кресле, с тревогой следя за каждым движением доктора, а он с непроницаемым видом вводил в компьютер параметры пациентки, исподтишка наблюдая за этим столь значимым для него лицом.

Волосы девушки были упрятаны под гладкую белую повязку. Ничего нового это не добавило к ее внешности, потому что она, к сожалению, так и ходила: с прилизанными волосами, связанными в неуклюжий узелок на затылке. Эта прическа, которую доктор Воробьев вообще-то считал одной из самых красивых, категорически не шла к ее лицу с широковатыми скулами и слишком высоким лбом. Причем на висках волосы были так туго натянуты, что глаза казались слишком узкими. Глаза у этой молодой дамы – ее звали, запомнил доктор, Катерина Старостина, – были чудного, туманного серого цвета.