Елена Арсеньева - Клеймо красоты

Много он чего понарассказывал про себя, я мало чему верил, но поскольку здешний особист разговаривал с ним по-человечески, значит, не так уж он и врал. Выходит, и правда искупил свою вину кровью и, если бы выжил, вернулся бы в строй уже как человек. Только, беда, сосед позавчера помер. Не знаю, как там обстановка, в мирной жизни, но ты, Асенька, если сможешь, сходи к Анне Ивановне и покажи это письмо. Небось через военкомат известят ее, а ну как нет? Сосед же наш не просто так на фронт попал, сама понимаешь. Он же, помирая, все просил, чтоб я непременно известил о его кончине Анну Ивановну. А ей велел, чтоб достала из-под порога какой-то черный гроб (дескать, сестренка его Тоня знает, где он лежит), а открыть его позвала бы деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно помер, еще небось в ту пору, как сгинул из дому неведомо куда, да и разве может под порогом находиться гроб?! Однако я перечить не стал и обещал, что все передам досконально. Ты, Асенька, не поленись, сходи к Анне Ивановне, буде она еще жива, а то, может, не перенесла того горя, какое сын ей принес. Но он клялся, умирая, что ни в чем не виновен и оговорили его злые люди. Всякое бывает, я тебе так скажу. Сходи же к соседке и не забудь про Вышние Осьмаки…»

Да вот, собственно, и все. Дальше упоминание про Клаву Кособродову, про войну, которая видна и слышна во всем, про горе, которого навидался дед, про надежду на возвращение и про то, что фашистского зверя непременно разобьют в его логове. И подпись: «Ваш муж и отец Василий Дворецкий» .

Катерина еще раз пробежала глазами письмо, пытаясь отыскать в нем нечто, не замеченное с первого раза, и потрясенно покачала головой.

Да в этом письме деда ведь нет ничего особенного! Уж сколько раз они с мамой и папой его в свое время перечитывали, а все равно ничего не смогли вычитать особенного, кроме редкостной невнятицы в упоминании о каком-то бывшем соседе, каких-то Вышних Осьмаках… Ну, бред у человека был перед смертью, дед решил правильно. Даже странно, что все письмо посвящено ему. Но и это их не насторожило, не заставило призадуматься. Решили, что дед, который вообще был человеком очень обязательным, счел себя должным выполнить предсмертную просьбу старого знакомца – какой бы нелепой она ни показалась. По его мнению, все это было сущей нелепицей. Он так и не узнал разгадки тайны, а Клава Кособродова узнала. Вот дед пишет: «Она была при кончине нашего прежнего знакомца, она ему и глаза прикрыла». И перед смертью неизвестный дедов сосед, уже не помня себя, выложил сердобольной медсестре тайну своей жизни, не сказав главного: где именно лежит клад. А Клава, не будь дурой, тут же решила прикарманить спрятанные сокровища. Вряд ли ее можно за это осуждать. Но не повезло ей, жутко не повезло!

Теперь вопрос вот какой: если умирающий все выложил Клаве, зачем ей понадобилось писать матери и посылать ее к Асе Николаевне Дворецкой? Зачем нужно было разыскивать адрес дома, под порогом которого захоронен «черный гроб» – шкатулка с таинственным письмом? Чего не сказал Клавдии тот человек, что осталось для нее последней тайной? Ну, тут и гадать нечего: местонахождение клада. А что писал об этом дед Василий?

Во-первых, он при жизни «сколотил себе домовину», то есть выстрогал гроб, надо полагать. Готовился к смерти, а потом пропал неведомо куда. Однако же умирающий сосед «все просил, чтоб я непременно известил о его кончине Анну Ивановну. А ей велел, чтоб достала из-под порога какой-то черный гроб (дескать, сестренка его Тоня знает, где он лежит), а открыть его позвала бы деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно помер, еще небось в ту пору, как сгинул из дому неведомо куда, да и разве может под порогом находиться гроб?!»

Василий Дворецкий не понял, что речь шла не о простом гробе, а о шкатулке. Клава Кособродова знала это доподлинно. Однако все, что ей было ведомо о месте нахождения клада, – он где-то на севере области, по словам Оксаны. А что, если Василий Дворецкий просто не понял последнего намека умирающего? Что, если Вышние Осьмаки – именно то место, где надо искать? Правда, похоже на название населенного пункта: Вышний Волочок, Вышние Осьмаки…

Довольно-таки дурацкое название. Надо завтра в библиотеке заглянуть в Даля, посмотреть, что это значит.

Нет, все-таки она, наверное, ошибается. Ведь Клава сама писала письмо Асе Николаевне, она должна была вспомнить это название…

Катерина посмотрела на часы. Почти час, ничего себе! А сна ни в одном глазу. Учитывая, что она в десять обычно уже спит без задних ног, это просто личный рекорд бодрости. Она ведь типичный жаворонок: чуть смеркнется, глаза слипаются, а в шесть утра уже не знает, куда себя деть. А вот Оксана, например, настоящая сова: не спит до двух, до трех ночи, однако утром ее и в девять не разбудишь. Вот и сейчас Оксана, конечно, не спит…

Так же, как внезапно проснувшееся любопытство Катерины!

Не в силах справиться с собой, она подскочила к телефону, набрала номер.

– Алло? – Голос у Оксаны свежий, бодрый, словно за окном не глухая ночь, а белый день в разгаре, и такой радостный, полон страстного ожидания. – Алло, это ты?!

– Это я, – сказала Катерина – и просто-таки физически ощутила, как на другом конце телефонного провода лопнул радужный мыльный пузырик Оксаниной радости. – Извини, что так поздно звоню…

– А, привет, – уныло отозвалась Оксана. – Что у тебя? Давай быстро, я тут жду звонка.

– Слушай, а твоя бабушка разве ничего не знала про Вышние… – начала было Катерина, но тут же осеклась.

Да ну, глупости какие! Не стоят эти Вышние Осьмаки того, чтобы говорить о них среди ночи девушке, которая напряженно ждет какого-то важного звонка. От парня, конечно. Вокруг Оксаны всегда вьются какие-то парни, словно мотыльки возле яркой лампы. Это Катерина запросто может позволить себе бухнуться в объятия Морфея в десять вечера, потому что соперников у этого самого Морфея просто нет. А вот Оксана…

– Ладно, извини, – сказала она неловко. – Просто я тут кое-что вспомнила… Извини, это неважно.

– Нет уж, говори, раз начала! – услышала она в трубке и, отстранив ее от уха, недоверчиво взглянула на пластиковую решеточку, прикрывавшую мембрану. Что это с Оксаной? Откуда такая готовность забыть о своих делах ради Катерины?

Растроганная, она торопливо начала рассказывать.

– Катька там, наверное, чуть не лопнула от изумления, когда я ее не послала подальше, а стала расспрашивать, – спустя два или три часа весело сказала Оксана.

Голова ее лежала на мужском плече, а рука бродила по широкой, поросшей светлым волосом груди распростертого рядом человека.