Нина Васина - Ангел Кумус

– Су, посмотри вокруг! Ну, что ты видишь?

– Никого… Мы одни.

– Посмотри как красиво! Деревья, трава!

– Трава зеленая, – неуверенно сказала Су, – И небо есть…

Мы потащились вдоль насыпи по тонкой тропинке, а когда она исчезала, шли по шпалам. Мы играли в очень глупую игру: ответ-вопрос.

– Мы забыли плащи, – это Су, конечно, – И мой пистолет в кармане, он был такой хороший, такой маленький, всего триста пятьдесят грамм, я специально такой искала, от остальных меня сразу в сторону сшибает после выстрела.

– Мы специально не взяли плащи, ты что, не заметила, куда делся твой пистолет?!

– Это лысый его забрал, псих какой-то… Я устала уже, нам долго идти?

– А куда мы идем?

– Куда поезд ехал, значит, мы идем в Бологое. Но мы можем идти до вечера и никуда не придти. Так тоже бывает…

Я стала припоминать название тихого городка, где живет дура тетя Феня.

– Су, из Бологое куда мы едем? Ну вспомни, Умыльня? Нет. Задульня?. Как это называется, где Левитан писал?

– Странно, что у тебя это слово ассоциируется со словом «мыть», а у меня с церковью.

– Какой церковью?

– Беленькой такой, маленькой, с красной оградой и небольшим кладбищем. Все могилы заросли травой.

– А как называется это место?

– Даже если мы туда приедем, как мы найдем эту тетю Феню, это же глупо…

– Нам больше некуда деваться. Кстати, ты не помнишь, куда мы ехали? Я так и не посмотрела билеты.

– Я тоже. Наверное, в Ленинград..

– Почему в Ленинград?

– У таксиста была знакомая на вокзале, Ленинград – хороший город, я хочу есть и пить.

– Смотри, станция! – я показала рукой вперед.

– Это, наверное, Поповка…

– Какая еще Поповка?

– «Это что за остановка? Бологое или Поповка? А с перрона говорят…»

– Су, ты в порядке?

– Она в порядке, – Су понуро кивает головой.

Cтанция была Бологое, перрон был грязный, везде были бродячие собаки, пахло подозрительно, название маленького городка мы нашли в расписании поездов. Умольня. Автобус, на котором мы поехали в Умольню сломался по дороге, мы ловили попутки и нас подобрал грузовик. Забираясь в его кабину, Су пролепетала: «Нам к тете Фене», – и мгновенно заснула, усевшись на промасленную спецовку водителя. Нас трясло, свернули на проселочную дорогу, я тоже стала дремать, шофер свистел без конца то одну мелодию, то другую и изредка спрашивал: «Ну, и какая это песня?» И вдруг закричал страшным голосом «Тетя Феня, принимай гостей!», – я дернулась, просыпаясь и с ужасом уставилась на маленькую белую церковь, красную ограду вокруг нее, кресты за оградой в высокой траве.

Малышка тетя Феня с удивлением рассматривала нас, я стояла чуть позади Су и видела два масляных пятна на ее джинсах сзади и еще изящные лаковые черные туфельки с кокетливым бантиком сбоку и золотой буковкой S посередине бантика.

– И где же вас взял мой обормот? – мы шли к дому тети Фени, она катилась перед нами, одновременно поправляя косынку на голове, здороваясь с кем-то по дороге и все время наклоняясь, разыскивая траву, отчего изредка пропадала, – И как же он меня вам назвал?

– Он сказал, что вы очень добрая и....

– Либо вы, красавицы, врете, и это был не он, либо он тут же назвал меня дурой, ну, что я говорю! – глядя на наши лица она громко рассмеялась, – Он мне тут недавно письмо прислал: «Пучина жизни засосала меня!» Совсем вы там в Москве с ума посходили. А и бледные вы! Правда, что ли голод у вас? Или с дороги укачало?

Она ввела нас в дом, гордо обвела рукой заставленное дорогой мебелью и аппаратурой пространство и спросила:

– Ну, чего желаете, честно только?

– Помыться, – сказала Су.

– Спать, – сказала я.

– Ну, а я чайку бы попила! Вот сразу всем и удружим! Тебя – в бадью, ты вот тут устраивайся в кресле, а я чай подам и помыться помогу.

Тетя Феня увела Су, они повозились в комнате рядом, а потом она поманила меня к себе рукой и шепотом сказала:

– Ты посмотри, красота какая! Ну статуэтка дорогая, и все! Таких он мне еще не присылал… Смотри, пена белая, а кожа белей!

Су сидела в большой ванночке. Пена кончалась у ее сосков, она смотрела на нас, спокойно разрешая разглядывать себя.

– Я уже и мочалку намылила, а не могу мыть такое! Вдруг повредить чего придется нечаянно, ну чисто – зайчонок! Такая мягонькая…

Су проводила ладонями по шее, плечам, под грудью, чуть поворачивала голову, задевая разноцветной пеной черноту волос и смотрела, смотрела, не отрываясь, мне в лицо, глаза в глаза.

В большой заварочный чайник тетя Феня бросила пучок собранной травы, стол был богатый, с салом, яйцами, отварной курицей и ветчиной. В ведре у стола – яблоки.

– Я – за стриптиз, – заявила Феня, – Теперь я – за стриптиз! такое надо показывать людям, попробуй, соблюди себя такой, это же искусство! У меня вот грудь молодая, это да. Не рожала. А ноги все равно плушивые!

– Какие ноги?

– Плушивые и все, чего там говорить. Я знаю, у всех чего есть понемножку, а вот, когда все это вместе, это показывать надо на выставке! Сусанна Глебовна, матушка, пройдись передо мной!

Мы застыли обе с полными ртами и удивленно посмотрели друг на друга.

– Вы уж не серчайте, я паспорт твой посмотрела, у меня все по-простому, имен своих не кажете, а паспорт у тебя странный такой, думала – иностранка, и уж так рада – наша! Такая – и наша!

Су встала, отошла в угол комнаты и осторожно, с кошачьей грацией, сняла через голову рубашку, что ей выдала после купания Феня. Разбросала по плечам волосы и подошла к столу так, что одна коленка все время закрывала другую, руками держась за бедра, пальцы растопырив. Я не люблю, когда Су представляется, но такой нечаянный стриптиз меня почему-то растрогал, я сглотнула слезы, а Феня откровенно стала вытирать глаза.

– Сусанна Глебовна! Живите у меня, сколько хотите! У меня тут эта… вентиляция, потом – сигнализация и разная ерундистика, и телефон, и телевизор по кассетам. А я буду любоваться на тебя утром, в обед и вечером.

Сотканная прихотью тяжелого гобелена природа завораживала бессмысленностью красок, обилием цветов и трав, всех оттенков зеленого, желтого – на белом, лилового – на удушливо-синем, колючим и бархатным изобилием живого, пахнущего, и вдруг – нежнейшим шелком лепестка и щеки, перепутав, что где. Если присесть в любом месте и не видеть верхушку небольшой колокольни, можно было поверить, что уже все, – заблудились навсегда, что трава и цветы огромны и вездесущи, что с ними неминуемы соприкосновения, в них надо врезаться и протаптывать себе дорогу. Су сразу сдавалась и присев, уже просто ложилась, уверяя, что боится всего этого, лучше уж сразу лечь и умереть. А я сражалась долго, чихая от невидимой пыльцы, содрогаясь при виде очередного чуда природы – немыслимого насекомого. Ползла, раздвигая стебли, пока не привыкла к щекотанию, зуду от мелких травинок и пыльце настолько, чтобы не чихать беспрестанно и не обращать на все это внимания. Тогда я прозрела, я совершенно успокоилась, подставила ладонь огромному муравью, он тащил дохлую осу, приняла его, и показывая Су, сказала, что я счастлива.