Андрей Евпланов - Чужаки

Умер Семен Семенович хорошо, как говорила моя бабушка, уснул и не проснулся. Она его и обмывала вместе с Копненковой и на кладбище провожала. А Алешку на кладбище не взяли. Мы с ним расчищали от снега дорожки в садике и молчали. Алешка очень переживал, что не увидит больше дедушку. Я это видел, но ничего не мог поделать, потому что не знал, как в

таких случаях поступают друзья. Вдруг сзади кто-то окликнул нас совсем тихо: "Эй!" И уже громче: "Мальцы!.."

Я обернулся и увидел Балахона. Он стоял у калитки со своей корзиной, похожей на каравеллу Колумба из книги про путешествия, и манил меня пальцем.

Алешка теперь его тоже увидел. Он спрятался за меня и зашептал мне на ухо:

-- Давай разговаривать, как будто мы его не видим...

Но я его не послушал, а пошел по расчищенной дорожке прямо к калитке. Балахон показывал мне свои кривые желтые зубы, то есть вроде бы смеялся. Я подошел к нему и поздоровался. Он не ответил мне, а достал из-за пазухи клок газеты, свернул кулек и стал горстями накладывать в него из корзины клюкву. Потом он сунул кулек мне в руки, показал пальцем туда, гдe Алешка делал вид, что очищает от снега скамейку, и ушел.

-- Ни за что,-- сказал Алешка, когда я протянул ему кулек,-- Это гадина, из-за него мой дедушка умер. Его надо арестовать.

-- Твое дело,-- сказал я и взял горсть рубиновых льдышек.

На ладони они казались капельками крови, не человеческой, а дикой, лесной. И вкус у них.был дикий, ядреный, кислый с горчинкой. От холода ломило зубы. Но я ел и ел эти ягоды, потому что не мог их не есть, какая-то непонятная, веселая сила расходилась от них по всему телу.

-- Послушай,-- сказал Алешка.-- А когда человек умирает, то это все?

-- Не знаю,-- ответил я, сглатывая кислую слюну.-- Не думаю.

Он посмотрел мне в глаза, как будто хотел сказать: "Врешь, я ведь знаю, что все". И тогда я снова протянул ему кулек, он отвернулся, дескать ни за что, но рука его. невольно потянулась за ягодами.Он взял их целую пригоршню и стал есть.

ВОСКРЕСЕНЬЕ В ОБУХОВКЕ

Генку Силкина все считали очень способным малым. Валентин Петрович так и говорил: "Из этого Силкина толк будет, он на все смотрит так, как будто увидел в первый раз".

А Валентину Петровичу можно было верить, потому что он преподавал в художественной школе уж двадцать лет и выпустил немало хороших художников.

Силкин был парнем спокойным, трудолюбивым и никому на мозоли не наступал, по целым дням не вылезал из школьных мастерских и, даже когда ложился спать, клал под подушку блокнот и карандаш, на тот случай, если увидит во сне что-нибудь интересное.

Так продолжалось до тех пор, пока в школе не появилась новая натурщица.

Вообще натурщицы в школе менялись чуть ли не каждый месяц. По большей части это были девушки без профессии, которые хотели пересидеть годок на непыльной работе, чтобы потом поступать в институт. Были и такие, которые искали место, где можно заработать приличные деньги без особого труда. Все они вскоре понимали, что сидеть и не двигаться по четыре часа в день, пусть даже с книгой в руках, занятие не только скучное, но и мучительное. И тогда они уходили. А Таня как-то прижилась.

Работала она очень старательно, если только можно старательно просто сидеть или стоять. В общем, никогда не меняла украдкой позы, как делали другие натурщицы. Глаза у нее были светлые, волосы русые, рост средний... Таких в Москве на каждом квадратном километре сотни.

И характером она не выделялась, и голосом, и одевалась как все. И все же Генка сразу отметил ее среди других и повел себя как-то странно. Он глядел на нее не как на натурщицу, а как на картину из Эрмитажа и вздыхал самым натуральным образом, словно какой-нибудь Грушницкий. Он узнал, где Татьяна живет, и каж

дый вечер прохаживался неподалеку от ее дома в Марьиной Роще, но когда видел ее, то подойти и заговорить не решался, а прятался за угол.

Словом, Генка влюбился по уши и это не могло не по влиять на его учебу. Нельзя сказать, что он вовсе перестал заниматься. Нет, он по-прежнему довольно много рисовал, ходил с этюдником в парк и не пропускал уроков живописи, но делал все это как будто во сне. А во сне, как известно, человек ничего нового не узнает, а только проигрывает то, что уже знает.

Все это происходило на глазах его товарищей, и они не могли не замечать этого. Одни ему сочувствовали, другие, в основном те, кто еще не успел влюбиться, подтрунивали над ним. А девушки все больше пожимали плечами: дескать, что он в ней нашел?.. Но в действительности, его страдания мало кого трогали, потому что люди в пятнадцать лет вообще не склонны копаться в чужих чувствах, если, конечно, их это прямо не касается. В других они видят прежде всего себя, а остальное постольку-поскольку... И происходит это вовсе не оттого, что они такие эгоисты, а потому, что у них внутри собственного "я" полным-полно белых пятен, которые влекут и мучают.

Только одному человеку было не все равно, что происходит с Силкиным. Этим человеком был некий Багет, который служил при школе кем-то вроде лаборанта. Откуда взялось такое прозвище, сказать трудно. Может, случай, а может, свойства характера крепко-накрепко соединили этого парня с атрибутом, без которого, даже самая что ни на есть замечательная, картина кажется незаконченной.

Так вот Багет, по одному ему понятной причине, считал себя обязанным опекать учеников, в особенности тех, кого учителя считали способными.

На первый взгляд, случай особенный, а на самом деле ничего особенного тут нет. Вряд ли среди нас встретится такой человек, которому никто никогда не помог бы, пусть в пустяшном деле, но без всякой корысти. Древние китайцы даже считали, что все люди делятся на тех, которые, как солнце, согревают других теплом своей заботы, и тех, которые вроде земли, прогретой солнцем, рождают всякие ценности. ?

Вместе они составляют мировую гармонию и друг без друга могут зачахнуть. Мудрецов древности никто так и не оспорил, хотя за тысячи лет кто только ни оспаривал.

Во всяком случае, наш Багет точно зачах бы, запрети ему кто-нибудь совать нос в чужие дела. Его хлебом не корми, только дай поговорить "про жизнь". А больше всего он любил давать полезные советы по разным поводам. И какой бы темы ни коснулся разговор, Багет тут же норовил вставить что-нибудь такое, отчего все рты раскрывали. Даже учителя считали его начитанным, но когда ему об этом говорили, то он отмахивался: "Не начитанный, а наслушанный". И все думали, что он скромный, а на самом деле он был только правдивым. Это могли подтвердить те, кто его хорошо знал, а таких было полшколы. Дело в том, что у Багета была редкая в наше время способность выслушивать и услышанное как бы записывать в памяти, которая потом с магнитофонной точностью могла воспроизвести любую историю. Но не нужно думать, что он только прислушивался да лясы точил. Есть такие умники на словах. Багет же все время норовил вмешаться в чужую жизнь и повести чужие дела по своему разумению. Чаще всего его клиентами оказывались люди, застрявшие в каком-то своем выдуманном мире настолько, что любое соприкосновение с взаправдашней жизнью становилось для них чем-то вроде кори или свинки.