Николай Еремеев-Высочин - В Париж на выходные

Синяя «вольво» показалась ровно в четыре. Наверняка ждали где-то поблизости, чтобы проехать точно в назначенное время. Я бросил книгу в сумку и застегнул молнию. Машина уже останавливалась около меня. Я открыл дверцу заднего сидения позади водителя и заглянул внутрь, готовясь сесть.

И замер. В глубине машины сидел не Лешка Кудинов или кто-то еще из моих однокашников по Лесной школе, а сам Эсквайр. Чтобы действующий генерал-лейтенант разведки выехал, хотя и с дипломатическим паспортом, в западную страну, где возможно и похищение, и любые провокации, нужно было очень веское основание. Я рос в своих глазах!

Машина сразу тронулась и помчалась по набережной.

— А эти говорят, ты в Италии.

«Эти» значило «люди из парижской резидентуры».

Эсквайр сунул мне вялую, пухлую, всегда чуть влажную руку, отметил царапину у меня на голове, но спрашивать не стал и пустился в долгое брюзжание по поводу отвратительной аэрофлотовской еды. Я говорил уже — да? — что у него на верхней губе как будто был навечно закреплен кусочек говна, который ему постоянно приходилось нюхать. Отсюда выражение его лица и весь строй мыслей.

Эсквайр — это его кодовое имя, которое мы употребляем в переписке, — один из самых умных людей из тех, с кем я общаюсь. И, несомненно, один из самых неприятных. Про себя я называю его Бородавочник — никак не имея в виду обидеть эту незлобивую тропическую свинку. На лице у моего куратора затейливым рисунком разбросано шесть в молодости, видимо, родинок, которые с возрастом стали расти и превратились в полноценные мясистые бородавки. Почему он ничего с ними не делает, не знаю — возможно, боится спровоцировать рак. Помимо этого, три родинки на щеке, подбородке и шее окружены неровным пучком седых волос, которые он опасается сбривать в столь непосредственной близости от опасного объекта. Эсквайр так же осмотрителен во всем, что делает, что, наверное, и позволило ему сделать блестящую карьеру в разведке.

Бородавки, которые делают его лицо весьма примечательным, отвлекают от всего остального. У Эсквайра высокий, как у композитора, лоб, который обрисован не косой, как у большинства мужчин, а строго вертикальной линией. В физиогномике это называется фронтальная ретракция, свидетельствующая о незаурядных мыслительных способностях. Голова у него лысая, с редкой седой порослью по бокам, нос пронырливый, уточкой, губы плотно сжатые — через них не прорваться ни одной тайне. Когда он затрагивает неприятные темы или пытается тебя раскусить, глаза его превращаются в щелки — я называю это «Змеиный Глаз». Говорит Бородавочник в воздух, как бы не надеясь, что кто-то поблизости окажется способен ухватить мысли, превосходящие по своей мудрости и утонченности всё, что когда-либо выходило сквозь человеческие уста. Улыбаться он умеет, но только собственным шуткам.

Мы быстро проехали ту часть города, в которой я еще как-то ориентировался, свернули с набережной налево и въехали в Исси. Здесь, попетляв по проулочкам, машина описала широкую дугу и, едва не задев зеркальцами поросшие мхом каменные столбы, протиснулась в ворота небольшой виллы, спрятанной за кронами деревьев.

Мы вошли в дом, в совсем маленькую комнату, всё пространство которой занимали диван, два кресла и небольшой столик. Молодой человек, одетый, несмотря на жару, в костюм и галстук, принес нам из холодильника штук шесть пакетов с соком. Не зная, какой именно любит большой начальник из Москвы, в резидентуре решили восполнить это упущение количеством.

Бородавочник недовольно осмотрел стол.

— И это всё?

Молодой человек смешался.

— Есть фрукты, орешки, Виктор Михайлович. Я просто еще не успел принести.

— Да я не об этом!

— А! Ну, «Столичная» есть, коньяк.

Но Эсквайр уже отмахивался и открывал свой атташе-кейс. Он у него был из черной свиной кожи и толщиной в три обычных. Внутри, среди всяких журналов и газет, оказалась литровая бутылка двенадцатилетнего «чивас-ригал» в пластиковом пакете из московского дьюти-фри. Они в Лесу почему-то все помешаны на виски.

— Сейчас принесу лед и минералку, — сказал молодой человек и исчез.

Эсквайр дождался, пока он вернется, и сделал себе виски с содовой. Я, как вы уже знаете, этот напиток употребляю исключительно в натуральном виде. Молодой человек вышел и плотно закрыл за собой тяжелую металлическую дверь.

Мы еще поизучали друг друга взглядами, потом приподняли стаканы, молчаливо пожелав друг другу здоровья, и выпили.

— Сублимация духа! — вспомнил я Некрасова.

Мне нужно было подбодрить себя.

— Что? — свел брови к переносице Эсквайр.

— Ничего! Присказка такая.

— А-а! Ну, и что там у тебя? — рутинным голосом спросил Бородавочник, как если бы я принес ему на подпись текст поздравления сотрудникам в честь Дня Советской Армии. — Говори спокойно, это защищенная комната.

Защищенная комната отличается от обычной тем, что она по всему периметру опутана медными проводами и оснащена разными устройствами, делавшими прослушивание невозможным. Потому она и была такой маленькой. Я посмотрел на экран своего мобильного: действительно, сигнала не было.

Я рассказал Бородавочнику основные перипетии по поискам Штайнера и его контейнера, включая мой второй и последний приход в «Клюни».

— Ну, и что? Ты не мог сказать тому негру, что ты из полиции?

— Не мог. Это он дежурил, когда полицейский задавал мне вопросы.

— Ну, что ты из ДСТ!

— И что бы я ему показал? Свой испанский паспорт? Да и французский язык у меня не такой, чтобы тянуть на своего.

Эсквайр на секунду задумался.

— Я знаю, что впредь надо делать. Мы достанем тебе удостоверение Интерпола.

Сходу ли он это придумал, или давно, или вообще не он сам, но идея была превосходная. С таким документом любой иностранец может работать в любой стране. Наверное, всё же это он сейчас придумал, иначе такое удостоверение у меня бы уже давно было. Хотя в нынешних обстоятельствах…

— Боюсь, что на меня слово «впредь» уже не распространяется.

Я высказал Эсквайру свои соображения по поводу отпечатков пальцев, но он жестом отмел всю эту чепуху.

— Настоящий вопрос только один: где сейчас этот контейнер?

Я достал из кармана свою толстую монетку и положил ее на стол.

— Это он?

Я кивнул.

— И где он был?

Я объяснил про герань.

— Ты теперь понимаешь, почему я в подобных случаях вынужден обращаться к тебе, а не к кому-то еще?

В устах Бородавочника это была высшая похвала.

Мой куратор, оттопырив губу, покрутил контейнер в руке и сунул в карман брюк.

— Надеюсь, это не плутоний, — пробурчал он.

Хм, даже он не знал!

— Не переживай, дело того стоило, — добавил Эсквайр. — Если бы ты знал, кто мне звонил вчера по поводу этой штуки…