Масси Суджата - Убийство по правилам дзен

— Только рулон какой-то старой бумаги, — пробормотал Энгус из своего кокона.

— Что ты с ним сделал?

— Я его использовал. Он был старым, но у тонкой бумаги оказалась подходящая текстура.

— Ты мог выкинуть предмет старины? — Я все еще не знала, что это была за вещь, но достаточно расстроилась, чтобы стянуть одеяло с лица Энгуса.

Он откатился от меня по футону и пробормотал в подушку:

— Я знаю, что ты не любишь, когда я курю в квартире. Но ты переехала, а Хью было все равно.

— Не важно. Что случилось с бумагой?

— Я ее скурил.

Я попыталась расшифровать это странное заявление.

— Ты имеешь в виду, что разрезал бумагу, чтобы сделать сигареты?

— Что-то еще осталось. Это был очень длинный рулон.

— Пожалуйста, покажи. — попросила я.

Сползший с футона Энгус оказался в одних трусах, но этот факт меня не волновал. Я смотрела, как он протянул длинную худую руку к верхней части книжных полок и скинул длинную и тяжелую тубу с плакатами. Она была мне знакома: там лежал мой диплом из Беркли, который я еще не успела вставить в рамку. Энгус снял крышку с тубы и вытащил толстый рулон бумаги. Я сразу же увидела, как был обкромсан один из его краев, но ничего не сказала. Энгус передал мне рулон, и я развернула его, использовав тяжелые книги Хью, чтобы прижать концы.

— Видишь, я же тебе говорил, что это просто каракули. Как будто кто-то проверял свою кисть, — пробормотал Энгус.

Письмена напомнили мне водопад: падающие каскады букв, выстроенных в вертикальные линии поперек восьмифутового ряда скрепленных листов бумаги. Иероглифы были желтыми, красными и цвета индиго, некоторые из них были украшены золотыми хризантемами. Такого рода бумагу использовали в период Момояма начала семнадцатого века, и, возможно, каллиграф был аристократом, а не монахом. Пристальнее вглядевшись в письмена, выполненные в знаменитом неразборчивом, но изящном стиле coco , я смогла распознать иероглифы «река» и «гора». Писатель сделал эскиз горы Фудзи. Может, это был журнал путешествий?

— Что было на части, которую ты отрезал? Ты помнишь? — спросила я Энгуса.

— Без понятия, — пожал плечами он. — Теперь, когда ты его развернула, он стал похож на что-то стоящее. Проклятье, я опять все испортил. — Казалось, Энгус убит горем.

— По крайней мере, ты мне сказал, что свиток существует, — вздохнула я. — У тебя остались сигареты?

— М-м. Думаю, да. Это поможет? — Когда я кивнула, он вернулся к тубе с дипломами и достал пять толстых сигарет. — Я уже три скурил, прости. Эти я для тебя разверну.

Через минуту мы исследовали пять слегка свернутых кусочков бледно—голубой бумаги. Я их приложила друг к другу, чтобы получить последнюю строку текста. На одном из кусочков было крошечное пятно алых чернил — возможно, край печати художника. Остальное, полагаю, было скурено.

— Бумага стоит того, чтобы ее склеивать? Что там написано?

— Я должна изучить свиток, — сказала я. — Очень плохо, что он не попал к нам в своей оригинальной коробке. На ней бы стояло имя художника, описывалось бы содержание и было бы указано время изготовления.

Я уже знала, куда пойду — в исследовательский центр токийского Национального музея. Но я не понесу с собой свиток — он слишком ценный. Вместо этого сделаю несколько снимков.

Я ходила вокруг свитка со своим «Полароидом», фотографируя все крупным планом.

Энгус разразился вопросами.

— Это сколько-нибудь стоит?

— Я бы сказала, что да. Свиток этого периода продали в прошлом году в Сан-Франциско за сорок тысяч долларов.

— Полагаю, он не был кем-нибудь загублен. Извини, Рей.

В первый раз он за что-то извинился. Я была тронута.

— Моя мама рассказывала, — сказала я ему, — тот продали, несмотря на плесень по углам и ущерб от насекомых. Так что надежда еще есть. Ну, и раз уж ты извинился, признаю, что ты гениально поступил вытащив свиток из тансу . Уверена, именно за ним охотились взломщики.

— Правда? — Его лицо просветлело. — А где мы теперь его спрячем?

— Надо вынести его из квартиры. Я его сейчас унесу с собой и положу в свой депозитный банковский сейф.

— Радикально, — уважительно протянул Энгус. — Хочешь, чтобы я тебя проводил? Из соображений безопасности и все такое?

— Я думала, тебе нужно поспать, — напомнила я ему.

— Что такое сорок минут сна по сравнению с сорока штуками баксов? — оскалился Энгус.

Час спустя свиток уже был в безопасности в банке «Санва», а я пыталась убедить Энгуса, что меня можно оставить одну. Мы стояли около кафе «Миндаль» на перекрестке Роппонги, и сорокапятиградусный вечер казался еще жарче из-за юного придурка, который заводил свой мотоцикл, выпускающий огромные порции выхлопных газов.

— Не уходи пока, — настаивал Энгус. — Пойдем домой, пожалуйста, и приготовь мне ленч. Спаси меня от остатков ростбифа Винни. — Энгус издал рвотный звук.

— Ты обо мне не заботишься — только о своем желудке, — взглянув на часы, сказала я, — это настоящее оскорбление.

— А что хуже? Вспомни, как ты вывела из себя моего брата. Он не привык, что с ним так обращается кто-то, кроме меня.

— Энгус, я ценю твое беспокойство, но ты же сам так кричал на меня неделю назад, — устало произнесла я.

— Если я уберусь, ты вернешься к моему брату?

Я коснулась его худого плеча.

— Проблема не в тебе, Энгус, а в нас с Хью. Но мы больше не ссоримся. Пришли к мирному соглашению.

Похоже, Энгус не поверил.

— Ну, так где ты сегодня ночуешь? — спросил он

— Я начну снимать комнату. Поскольку ты продал мои гравюры, я могу себе это позволить.

— Но ты не потянешь жилье в хорошем районе. — Энгус нахмурился, и я поежилась, осознав, что он говорит в точности, как его брат.

— Послушай, — тихо сказала я, — мне надо сначала провести исследования в токийском Национальном музее, так что с квартирой я разберусь позже. Я позвоню тебе и скажу адрес, когда въеду, договорились?

— Договорились. Даже если моему братцу не нужен твой номер — мне нужен. Просто для учета. Ясно?

Когда мы расставались на станции Роппонги, меня посетило странное чувство, что я больше не увижу Энгуса. С минуту постояв на месте, я следила, как он прогуливается вниз по Роппонги-дори, надев наушники и отбивая ритм при ходьбе. Танцуя под собственную музыку в такт неслышному барабанщику.

Токийский национальный музей размещался в парке Уэно, в том же месте, где Нао Сакай встретил свою смерть в «виндоме» Джуна. Я поднялась по тем ступенькам, где впервые увидела Мохсена, и прошла в парк, мимо фонтанов, извергающих струи восхитительно прохладной воды, к прекрасной галерее Изящных искусств, в которой располагался музеи. Мне пришлось остановиться около билетного киоска, чтобы узнать, где находится исследовательский центр. Я шла туда впервые, но знала, что это было лучшее место для начала большой исследовательской работы, поскольку музей выставлял на обозрение только малую часть своих сокровищ.