Андрей Воронин - Отражение удара

— Совершенно верно. Насколько мне известно, вы вчера справляли новоселье.

— Ну… да, справлял. Разве это противозаконно?

Впрочем, извините, это я просто от неожиданности… Что случилось?

Майор решил пока что оставить его вопрос без внимания, тем более, что терпеть не мог, когда свидетели и подозреваемые вместо того, чтобы давать показания, начинали удовлетворять собственное любопытство.

— Вы не припомните, кто, кроме вас и жены, присутствовал на этой вечеринке? — спросил он, вынимая блокнот. В блокноте были записаны фамилии гостей, названные Аллой Петровной.

— Отчего же. — Шинкарев пожал плечами. — Правда, я не всех знаю по фамилии… ну, соседи, коллеги жены…

— Назовите тех, кого знаете, и опишите незнакомых.

— Нет, не то, чтобы незнакомых… Ну, вы же знаете, как это бывает: это Вася, это Петя, а вот это толстуха со второго этажа, у которой левретка… Кому нужны фамилии?

— Понятно, — сказал Гранкин. — Итак?..

Шинкарев перечислил гостей. Слушая, майор сверялся со списком и пришел к выводу, что супруги Шинкаревы не врут. Впрочем, какой им смысл врать? Не они же, в конце концов, зарезали несчастную скрипачку…

— Хорошо, — сказал он. — Расскажите, как прошел вечер.

— Что значит — как? Обыкновенно… Выпили, закусили, пошли танцевать, снова выпили… Честно говоря, у меня все немножечко в тумане… — Шинкарев смущенно улыбнулся. — Я, знаете ли, пью мало, а тут не удержался. Ну, меня и развезло с непривычки, так что помню я очень немного. Вы уж извините, зачем-то добавил он.

— Что ж тут извиняться. — Гранкин понимающе усмехнулся. — Вполне понятное явление. В конце концов, вы были у себя дома. Ну, а ссоры какой-нибудь между гостями не было? Спора какого-нибудь… к примеру, из-за женщины?

Шинкарев приостановился, пропуская нагруженный железным ломом самосвал, и пожал плечами, отворачиваясь от поднятой пыли.

— Не припоминаю, — сказал он. — Насколько помню, все было в высшей степени мирно. Правда, я уже говорил вам, что помню далеко не все. Послушайте, в чем все-таки дело?

— Дело… — Гранкин неопределенно повертел пальцами. — А что вы можете сказать о Жанне Токаревой?

— О Жанне? — Шинкарев снова, на этот раз почти неуловимо, изменился в лице. — А что — Жанна? Знаю, что работает в казино, в этом… струнном квартете. Играет на скрипке. Хорошо играет, я слышал. Симпатичная такая, молодая, темноволосая… Я за ней, признаться, вчера слегка ухаживал. Ну, вы меня понимаете…

— Странно, — удивился Гранкин. — Ваша жена об этом не сказала. Неужто не заметила?

— А вы уже с ней поговорили? Заметила, конечно…

Сегодня утром намекала. То есть, не намекала, а прямо сказала. Но все было, как говорится, в рамках, иначе она мне голову отвинтила…

— А когда она ушла?

— Жанна? Не помню. Хоть бейте меня, хоть режьте — не помню. Не помню даже, как до кровати добрался, а вы про Токареву спрашиваете. Почему она вас так интересует? Я мало ее знаю, но у меня сложилось совершенно определенное ощущение, что она мухи не обидит… Нет, не помню, когда она ушла.

— Ну, неважно, — вздохнул Гранкин. — В конце концов, жена ваша помнит. Токарева помогала ей мыть посуду и ушла позже остальных.

— Посуду? — Шинкарев, казалось, был несказанно удивлен. — Ах, ну да, конечно… Надо же было так нализаться. Обычно посуду в таких случаях мою я, а тут, видите, какая история… Так что же случилось?

Гранкин неторопливо закурил и выпустил дым в небо, медля с ответом.

— По дороге от вас Жанна Токарева была убита, — сказал он наконец. Ей нанесли сорок три удара отверткой в шею и спину.

Сергей Дмитриевич Шинкарев смертельно побледнел, и майору на миг показалось, что он вот-вот потеряет сознание.

— Какой ужас, — едва шевеля бескровными губами, прошептал он. — Какое зверство…

— А ваш сосед, — продолжал Гранкин, убедившись, что собеседнику ничто не угрожает. — Что вы можете сказать о нем?

— Какой сосед? — прошелестел Шинкарев, глядя мимо майора остановившимся взглядом.

— Сосед по лестничной площадке, — пояснил Гранкин. — Забродов.

— Забродов? А что — Забродов? Сосед как сосед…

Мы с женой заходили к нему, звали на новоселье. Он отказался — правда, очень вежливо, но причина отказа была какая-то вздорная, что-то вроде головной боли, и мы поняли это так, что он просто сторонится компании. А вообще-то очень приятный человек, хоть и старый холостяк. Знаете, говорят, что старые холостяки все немного того… с прибабахом, как говорится. Но я ничего такого не заметил. Вот разве что на книгах помешан. Их у него, наверное, тысяча, но книги — не водка, не героин какой-нибудь…

— Помешан, — задумчиво повторил Гранкин. Он сам не понимал, почему спросил о Забродове, но ответ Шинкарева странным образом звучал в унисон с его собственными мыслями по этому поводу. — Помешан… Это вы верно заметили, мне это тоже бросилось в глаза.

А как вам кажется, не мог этот ваш Забродов каким-то образом оказаться замешанным в это дело?

— Забродов? — выходя из своего сомнамбулического транса, удивился Шинкарев. — Нет… Не думаю… Не знаю! Честное слово, я так потрясен, что вообще не знаю, что думать. Он не похож на сексуального маньяка…

— А почему вы решили, что Токареву убил сексуальный маньяк? — бросив на мастера острый взгляд, спросил Гранкин. В свое время он потратил немало времени, отрабатывая этот внезапный пронзительный взгляд, но в данном случае, как и давеча с Забродовым, его умение осталось незамеченным.

— Ну… как почему? — смешался Шинкарев. — А разве нет?

— Нет, — ответил Гранкин. — В том-то и дело, что нет. Ее не изнасиловали, даже не ограбили — просто убили и оставили лежать в луже, под дождем.

— Под дождем, — эхом повторил Сергей Дмитриевич, которому пришла на ум его мокрая куртка и грязные ботинки. — Под дождем…

Провожая взглядом удалявшегося милиционера, казавшегося удивительно маленьким и безобидным на фоне закопченных громадин заводских корпусов, Сергей Дмитриевич вынул из кармана брюк носовой платок, снял каску и промокнул выступившую на лысине испарину. Она была холодной и липкой, и, случайно дотронувшись до нее рукой, Шинкарев содрогнулся от внезапного отвращения к самому себе.

За час до окончания рабочего дня Сергей Дмитриевич отправился посмотреть, как обстоят дела в районе нового лабораторного корпуса, который недавно возвели на отшибе, неподалеку от железнодорожной проходной, Путь туда был неблизкий, оттоптанные за день ноги гудели, но идти было надо — он не появлялся там уже два дня и подозревал, что за это время подчиненные успели порядком разболтаться.

На «лабораторке» работало две временных бригады: внутри корпуса трудились штукатуры, а снаружи, возле самого забора, копался каменщик Стась Яремский с подручным Мишаней, придурковатым недорослем, который числился в табеле плотником второго разряда и стал для Шинкарева настоящей головной болью; выгнать этого социально незащищенного недоумка было нельзя, да и не за что, а находить для него работу, с которой он мог бы справиться, не причинив при этом ущерба ни себе, ни заводу, с каждым днем становилось все труднее. Именно эта парочка и беспокоила Сергея Дмитриевича: Яремский был неплохим каменщиком, но совершенно не понимал, как можно быть трезвым, если есть возможность заложить за воротник. Вот его-то по всем правилам давно полагалось уволить, но найти толкового строителя с каждым годом становилось вся труднее. Будучи уволенным, Стась ни в коем случае не пропал бы, моментально найдя работу в какой-нибудь частной лавочке, а вот Сергей Дмитриевич потом долго кусал бы себе локти, лишившись единственного толкового каменщика. Кроме того, нечистая совесть не позволяла Яремскому вертеть носом, и он безропотно брался за любую работу. Вот и теперь второй день подряд он торчал в глинистой яме, выкладывая из кирпича канализационный колодец, и лишь обреченно вздыхал, когда губастый Мишаня по команде «Раствор!» обрушивал полную лопату цементной жижи прямо ему на руки.