Анна Данилова - Красное на голубом

– Но невозможно же предположить, что было совершено убийство, лишь по детскому одеяльцу в багажнике и сломанному ногтю?

– Хорошо, я скажу. Однажды я неожиданно вошел к ней в спальню, не знал, что она дома, и увидел, как она душит подушку. У нас есть подушка, диванная, большая, в форме черепахи. Так вот. Она расположила эту подушку на стуле таким образом, словно там сидит человек. Не знаю, как объяснить. Как кукла, муляж. Она подошла сзади и накинула чулок на шею черепахе. Я тогда понял, что она репетировала. Да и много чего было, разных деталей. Я знал, что плохо будет Ольге. Мне так было жалко мать, что я готов был с самого начала взять все на себя! Но она не позволила бы. Да и доказательств того, что это сделала она, у нее было предостаточно. Я знал, что на экспертизу взяли эти пресловутые посылки. И хотя моя мать была в перчатках, не могла она все устроить настолько аккуратно, чтобы не оставить ни одного отпечатка пальцев.

– Костя, но ты вел себя совершенно спокойно. Или я ошибаюсь?

– Просто, когда я видел вас, старался ни о чем другом не думать. Рита, прошу вас, не вычеркивайте меня из своей жизни! Я люблю вас и сделаю все, чтобы мое появление в вашем доме не ассоциировалось у вас исключительно с этими убийствами!

И вдруг Рита поняла, что он еще не осознал до конца всю глубину трагедии, разразившейся в его некогда благополучной семье. Он словно завис между реальностью и неосознанным желанием не думать о самом страшном. Это было проявление инстинкта самосохранения.

Рита не выдержала и вновь обняла его, поцеловала в соленую и мокрую от слез щеку.

– Бедный ты мой мальчик! Принц. Желаю тебе все это пережить. Что же касается нашей дружбы. Сложный вопрос.

– Я все равно буду звонить, приходить, буду навязчивым и невозможным. Но вы придаете мне жизненных сил, а мне они сейчас так необходимы.

Рита, чувствуя, что разговор затянулся, поднялась с Костей наверх. Пришли Лена Корсакова с Гурьевым. Лену было не узнать. Исчезла заносчивость, отталкивавшая и вызывавшая чувство неприязни, и тот эгоизм, с которым она отнимала многие часы и вечера у Марка. Она выглядела совершенно спокойной и счастливой женщиной. Правда, она заметно похудела.

Квартира наполнилась голосами, смехом, запахами еды, духов. Фабиола носилась между гостями и рассказывала всем подряд о том, как она помогала бабушке в Пристанном собирать клубнику и пропалывать грядки с укропом. В своем воздушном платье она была похожа на сказочную бабочку, перелетавшую с одного цветка на другой.

Лена на правах подруги дома (!) помогала Рите накрывать на стол, разносила напитки, салаты, закуски. Костя же стоял возле окна и безотрывно следил за каждым движением Риты.

Конечно, застольной беседы не получилось: все говорили о Рите, о ее картинах. Лена заявила, что собирается купить натюрморты.

Так случилось, что они на какое-то время остались в кухне вдвоем. Рита спросила Лену об Инне.

– Инна влюблена. Снова! – развела руками Лена. – И я не собираюсь ей мешать. Но этот молодой человек нравится мне куда больше, чем прежний. Послушай, Рита, а тот юноша… Если я не ошибаюсь, это же Костя? Сын той женщины, Беленковой. Что он здесь делает?

– Ему очень плохо, Лена. Он страдает. Может, Марк тебе рассказывал, что он пытался взять вину своей матери на себя?

– Это она от ревности, я понимаю. Знаешь, я иногда смотрю на Сережу и думаю: а как бы я себя повела, узнав, что он, абсолютно мой, любимый, вдруг изменил мне? Что бы я сделала с той, на кого он меня променял бы?

– И что?

– Понимаешь, я – профессиональный судья, а потому я воздержусь. Я не могу, понимаешь, сказать тебе всю правду. Но ревность и досада на то, что ты стареешь, а кто-то молодой и красивый отнимает у тебя самое ценное. Мы не знаем, что испытывала эта бедная женщина.

Рита вдруг вспомнила слова Натальи Беленковой: «У меня появилась мечта. Хочу, чтобы вы написали и мой портрет, в каком-нибудь старинном платье». Рита ей так ничего не ответила. Но сейчас ее губы сами прошептали: «Я не пишу портреты убийц!»