Анна Данилова - Красное на голубом

– Наталья и Катя тоже не видели своих соперниц? – Рита почему-то была уверена, что все всё знали, но почему-то стыдились в этом признаться. В сущности, будь эти жены посмелее, каждая вывела бы свою соперницу за шиворот из театра. Рита судила по себе. Как бы она поступила, точно зная, что Марк привел на новогодний праздник свою любовницу? Ни за что не стала бы терпеть. Ни за что! А вот эти три женщины – жены – терпели. Быть может, потому, что не хотели разрушать семью, или же по более простой и банальной причине – они материально зависели от своих мужей.

– Не знаю, мы об этом не говорили.

Рита чувствовала какую-то фальшь, чувствовала, но ничего не могла поделать, чтобы вызвать Ларису на более откровенный разговор. Ведь она пришла сюда вроде бы из прокуратуры, а разве можно откровенничать, тем более, когда речь идет об убийстве, да еще и тройном?!

– Получается, что вы все – три женщины – тоже вели двойную жизнь?

– Как можем, так и живем, – пожала плечами Лариса. – Надеюсь, мой муж об этом не узнает? – В ее голосе прозвучала едва ли не угроза.

– Нет, конечно, нет. Лариса, я вас очень прошу: если вы что-нибудь вспомните или вам в голову придет какая-нибудь интересная мысль, связанная с мотивом убийства этих бедных женщин, – позвоните мне. Вот моя визитка.

Общее впечатление от этих визитов было тягостным: в каждом доме жила беда, постоянная, как тяжелая хроническая болезнь. Предательство мужа, его измена – что может быть хуже и тяжелее? Разве что настоящая болезнь. Но кто знает, насколько здоровы физически эти женщины, если они находятся в постоянном нервном напряжении? Недаром же говорят, что все болезни – от нервов.

Из машины она позвонила Косте:

– Мне надо с тобой поговорить. Срочно.

Она сидела в кресле, когда он вошел. Она специально оставила дверь незапертой и даже полуоткрытой, и все правильно рассчитала.

– Лена? Лена… Это я, Сергей. Ты дома?

От звука его голоса ей захотелось заскулить – от бессилия, от жалости к себе, к ним обоим. Как она могла так ошибиться?

Сергей Гурьев вошел в комнату, увидел сидевшую в глубоком кресле Лену, улыбнулся широко и, обрадовавшись, хотел было уже броситься к ней, как вдруг увидел направленный в его голову пистолет.

– Стой спокойно и не шевелись. – Рука предательски дрожала и казалась невероятно слабой. – Гурьев, как ты мог?

– Лена, да что с тобой?! Сначала ты исчезаешь, ничего мне не объясняя, а потом появляешься внезапно и встречаешь меня с пистолетом. У тебя все в порядке? Кто тебя так напугал?

Она почувствовала, как от головы отливает кровь, как шумит в ушах, где-то в затылке. Дурнота накатила и откатила, словно морская волна. А ведь они мечтали с ним отправиться в далекое путешествие к морю, туда, где их никто не достанет!

– И ты еще спрашиваешь? Не шевелись! – закричала она, видя, что он хочет подойти к ней.

– Я не боюсь тебя. Я вообще ничего не боюсь. Я ни в чем перед тобой не виноват. Что случилось, пока мы не виделись? У тебя проблемы?

– Ты зачем убил этих женщин? Что они тебе сделали?

– Каких еще женщин? О чем ты?

– Три молодые женщины были задушены чулками. Один я вытащила у тебя из кармана. На нем следы одной из жертв, Ирины Овсянниковой.

– Какие чулки?! Какая Ирина Овсянникова?! Лена, да приди ты в себя, прошу! О чем вообще идет речь?!

– Марк предупреждал, чтобы я была осторожна с тобой. Когда ты спал, я залезла в карман твоей куртки и достала… это. Чулок, понимаешь? Кусок женских колготок! Я отдала его на экспертизу… им была удушена Овсянникова. Скажи, за что ты их убивал? Ты что – больной?

Она смотрела на него и сама не верила в то, что говорила. Перед ней стоял Гурьев, мужчина, которого она любила, уважала, ценила, а теперь не понимала, почему она должна была нацеливать на него пистолет и говорить ему все эти мерзкие вещи?

– Я никого не убивал, – сказал он тоном человека, каким разговаривают с тяжелобольными. – Думаю, все же у тебя есть проблемы. Лена, успокойся и позволь мне подойти к тебе.

В это время в прихожей раздался какой-то шорох, и, к удивлению Лены, на пороге возникла Инна.

– Ма, опусти пистолет, иначе ты всех перестреляешь. Он – не маньяк. Это я сунула ему в карман чулок, который мне помогли выкрасть из лаборатории. Мой одноклассник. У него там работает отец. Извини. Просто я хотела, чтобы и ты была поосторожнее. Ну же, опусти пистолет и попроси прощения у человека. Да, и вы, если можете, простите меня, – обратилась она к Гурьеву. – Все так отвратительно получилось!

– Ты дура, что ли?! – Гурьев покрутил пальцем у виска. – Мать твоя и так в депрессии, только-только начала приходить в себя.

– Говорю же – простите.

– Как у тебя все просто! – Гурьев подошел и обнял бесчувственную Лену. – Все, все, успокойся.

– Руки за голову! – В комнату влетел отряд вооруженных людей. Гурьева скрутили, уложили на пол. Инна отлетела в сторону, Лена закрыла лицо руками. Она поняла, что произошло. Это Марк… Марк, поняв, что она после суда отправилась домой, а не к ним, отправил сюда людей, чтобы защитить ее.

Она схватила телефон и позвонила ему.

– Марк, Марк! – кричала она, захлебываясь плачем. – Это я, Лена! Скажи своим людям, чтобы отпустили Сережу. Это Инна все устроила, подложила ему чулок, ты слышишь? Она сама мне только что сказала! – И, обращаясь уже к дочери: – Как ты могла, Инна?! Как? У тебя нет сердца! Я не хочу тебя видеть.

Когда приехал Марк, в квартире их осталось трое. Инна заперлась в своей комнате, Гурьев и Лена в кухне пили коньяк.

– Прости меня, Марк. Это я во всем виновата. Не смогла воспитать нормально свою дочь. – Лена обняла Марка. – Прости и ее тоже. У нее тяжелый характер.

– Но откуда у нее этот чулок?! Это же серьезно!

– Гоша Анджан – ее однокурсник.

– Гоша? Но как он мог?!

– Смог, значит. Вероятно, Инна убедила его сделать это, чтобы наказать меня, испугать, чтобы я рассталась с Сережей.

Несмотря на все произошедшее, Лена чувствовала себя самой счастливой – Гурьев, ее Гурьев снова был тем мужчиной, которого она любила и так боялась потерять.

– Я рад за вас, – сказал Марк и вышел из кухни.

Петр Андреевич вернулся с похорон Ольги Погодиной и налил себе стакан водки. Выпил. Затем еще столько же. Он знал, что все бывшие на похоронах знали, кем он приходился Оле. Но ему было уже все равно. Оли больше не было. Вернее, от нее осталось тело, которое зарыли в землю. А она так любила тепло, любила закутываться в пледы, постоянно мерзла, и ему доставляло особое удовольствие согревать ее. Вот только душу ее он согреть так и не смог. Не сумел разорвать со своей прежней жизнью и начать новую – с Олей. Почему? Неужели всему виной сила инерции? Чего он боялся? Перемен в своей жизни? Но ведь это были бы приятные перемены.