Анна Данилова - Белоснежный лайнер в другую жизнь

После кладбища, вне себя от ярости, он мыл руки в ванной, подбирая про себя слова, которые он сейчас обрушит на красивую голову Исабель, собираясь высказать ей все – и по поводу ледяного томатного супа, и ненавистной ему тушеной печени, всего того, без чего не обходилась его ненастоящая и какая-то бутафорская испанка украинского происхождения. Ведь он просил ее приготовить традиционный русский поминальный обед, а не испанский: русские щи, кутью и гречку с мясом, а еще компот с бисквитом. И тут дверь ванной комнаты отворилась, Исабель скользнула внутрь, заперлась и обняла Бантышева сзади, прижала к себе, задышала горячо в затылок, мурлыча любовные слова, среди которых отчетливо проступило: соплильос…

– Что ты сказала? – он резко повернулся, чуть не уронив свою порозовевшую от желания куклу. Глаза ее, переполненные чувством, так и сверкали. – Повтори, что ты сейчас сказала?

– Ну, Сережа, ну, пожалуйста, не смотри на меня так, а то я никогда и ничего больше не захочу… Ты когда-нибудь убьешь меня своим взглядом, разрежешь на куски… Ну, что я снова сделала не так? Все же приготовила, даже новую скатерть постелила… Ну обними меня, не смотри, а просто обними, как ты умеешь обнимать, чтобы у меня дыхание остановилось…

А хоть бы и остановилось, дура ты набитая, подумалось ему с какой-то легкостью, отчаянием.

– Я попросил тебя повторить то слово, последнее, которое полоснуло по ушам…

– Соплильос. Это печенье такое, миндальное, – она всхлипнула. – Я устала так, понимаешь? Хочу как лучше, а получается ужасно… я переживаю, нервничаю, стараюсь тебе во всем угодить, я даже поминки по твоей жене устраиваю, хотя я никогда ее не любила, она же извела тебя всего, измучила… Этот ее ненормальный образ жизни, эти ее постоянные отлучки, выстуженный дом, пустой холодильник, заброшенные муж и дочка… Посмотри, как много я сделала за каких-то два-три месяца, – Исабель повернулась к нему и говорила теперь прямо в ухо, укладывая каждое слово, словно только что выглаженные, горячие простыни в шкаф, аккуратно, поглаживая его заботливо, по-женски нежно, ритмично. – Квартиру привела в порядок, мебель поменяла, ковры постелила, чтобы мягко ходить было, посуду красивую купила… Все для тебя, все, а ты такой неласковый, постоянно ругаешь меня, упрекаешь меня за мою испанскую кровь… Ну разве ж я виновата, что она во мне так и кипит…

– Да врешь ты все, Исабель, просто имя у тебя такое, испанское, а кровь упрямая, как у всех хохлушек, ты хочешь, чтобы я забыл Ирину, вот и все объяснение.

– Она все равно мертвая, а я – живая, и я хочу жить с тобой, понимаешь? Живое – живым, Сережа.

– Я просил тебя щи сварить…

Он не находил в себе сил спорить с ней, понимал, что все бесполезно, что она все равно будет гнуть свое, добиваться своей испанской справедливости, что она сильная, намного сильнее его, и что она пользуется его слабостью, давит на него всем своим телом, своей уверенностью, наигранной страстью. Он не мог поверить, чтобы женщина могла хотеть его, слабого и все еще принадлежащего Ирине, и получать удовольствие от близости с ним, почти импотентом, так самозабвенно постанывать от того, что невозможно почувствовать… Она лгала с самой первой минуты их любовной связи, начавшейся еще при жизни Ирины. Это был дурацкий, лживый с самых первых слов и прикосновений роман, которого он стыдился, но ничего не мог поделать. Понимал, что Исабель играет им, что она чего-то хочет… Но тогда была жива Ирина, и что Исабель могла получить от Бантышева, кроме букета цветов и шоколада? Даже поцелуи его были пресными… Если бы Ирина умерла не от перитонита, то Бантышев мог бы предположить, что Исабель ее убила… Хотя – зачем? Разве мало в Москве красивых молодых мужиков? Может, поверить в ее любовь? И тогда все встанет на свое место…

– Исабель, что за хреновина в супнице? – На кухне появилась бледная, с измученным лицом Катя. Узкое черное платье, в волосах – черная лента.

– Это гаспаччо, томатный суп, ты же знаешь, – Исабель, вместо того чтобы разрыдаться от непонимания людей, с которыми она жила и которые наотрез отказывались принимать ее образ жизни и ее томатные супы, все еще продолжала делать вид, что любит и Бантышева, и Катю. Да уж, терпения ей не занимать. Вот ослица!

– А где же щи? Скоро люди придут, а ты тут со своими испанскими фантазиями… Сама хлебай, а я поставлю вариться бульон…

– Катя, ты уже не успеешь, – вздохнул Бантышев.

– Да ведь это же стыдно…

– Перед кем это вам, интересно, будет стыдно? Мать ее все равно не приедет, ее больше интересует капуста на грядках да свиньи, которых она выращивает. Будет ваш большой друг Желтухин да пара соседок…

– А что, Борис будет? – оживился Бантышев.

После смерти Ирины отношения между друзьями охладели. Так случилось, что это именно он обнаружил труп Ирины в квартире, причем спустя три дня после ее смерти в результате гнойного воспаления аппендицита. Труп пролежал в жаркой квартире три дня… Бантышев с Катей в это время отдыхали в Крыму. Они не успели вовремя вернуться, и Борис взял все хлопоты, связанные с похоронами Ирины, на себя. Впечатлительный от природы, да к тому же еще и отчаянно влюбленный в Ирину, он винил в ее смерти только Бантышева. «Ты никогда не любил ее, она была так одинока… Пока ты шлялся по ресторанам с этой испанской хохлушкой, она погибала от тоски… Ее Бог взял, понимаешь ты или нет? Он не мог смотреть на ее мучения и прибрал ее к себе… И мне она не досталась…» Потерять в одночасье и жену, и лучшего друга? Для Бантышева это оказалось тяжелым испытанием. Но Бориса он все же вернул, пригласил к себе через месяц, они много выпили, рыдали, как дураки, обливаясь слезами, а в это время Исабель уже успела перевезти в квартиру два своих туго набитых кружевными трусиками и юбками чемодана… Но Борису было уже все равно, и он приходил к Сергею скорее по привычке, не мог не приходить…

– Он что, звонил?

– Звонил, – закивала головой Исабель, обрадованная тем, что хотя бы этим известием обрадует своего умирающего от тоски возлюбленного. – Два раза звонил…

– Катя, это правда?

– Правда, папа, правда. Только не понимаю, чему ты так удивляешься? Дядя Борис твой лучший друг.

Они ничего не знала об усложнившихся отношениях между ее отцом и Желтухиным, а потому не могла понять его радости. Сама же она испытывала к Борису чувство великой благодарности за то, что он сам, лично, без посторонней помощи, не растерявшись, похоронил ее мать и даже поставил ей за свои деньги приличный мраморный памятник.

– Если будет Борис, значит, и ваша соседка, Лилька, притащится, – усмехнулась вконец успокоенная Исабель и тряхнула кудрями. – По-моему, она неравнодушна к Борису…