Анне Хольт - Что моё, то моё

Ингер Йоханне бесцельно бродила по улицам. Прохладный ветер кружил между высотными домами в квартале Ибсена. Внезапно она осознала, что идёт в сторону работы. Ей этого совсем не хотелось. И хотя она замёрзла, находиться в помещении она сейчас не могла. Она зашагала быстрее, решив навестить Исака и Кристиане. Они могут сходить на Бюгдой все вместе. Пожалуй, это мысль. После почти четырёх лет совместной заботы о Кристиане она наконец перестала переживать по поводу того, чья очередь ухаживать за ней. Когда тоска по дочери становилась слишком сильной, она просто приходила к Исаку. Он радовался её визитам и всегда был дружелюбен. Ингер Йоханне привыкла к такому распорядку. Но привыкнуть к чему-то и быть этим довольным – разные вещи. Она постоянно ощущала желание взять девочку на руки, крепко обнять её, рассмешить. Бывали времена, когда это желание становилось нестерпимым. В этот раз было именно так. Обычно она спасалась мыслью о том, что Кристиане сейчас хорошо с отцом. Что для девочки отец столь же важен, как и мать. Что так и должно быть.

Что Кристиане не её собственность.

У неё потекли слёзы. Наверное, из-за сильного ветра.

Они придумают что-нибудь интересное, все вместе.

Унни Конгсбаккен была такой сильной, когда пришла в «Гранд кафе», и такой беспомощной, вымотанной, когда уходила. Её младший сын давно умер. Вчера она потеряла мужа. А сегодня рассталась с последним, что у неё было: с историей, которая была известна ей одной, и со своим старшим сыном.

Ингер Йоханне засунула руки в карманы и решила, что поедет к Исаку.

Зазвонил мобильный.

Наверное, из университета. Она не была там со вчерашнего дня. Правда, она звонила утром и сообщила, что работает сегодня дома, но так и не проверила электронную почту. Разговаривать ни с кем не хотелось. Она ощущала настоятельную потребность остаться наедине с правдой об убийстве малышки Хедвиг в 1956-м. Ей нужно было привыкнуть к окончательной уверенности в том, что Аксель Сайер был наказан за вину другого человека. Она не знала, что ей делать. Идти к Альвхильд она тоже не хотела. Телефон лежал в сумке.

Мелодия прекратилась.

Но через какое-то время снова зазвучала.

Она с раздражением начала копаться в сумочке. На дисплее было написано «неизвестный». Она нажала на кнопку соединения.

– Наконец-то, – проговорил Ингвар с облегчением. – Где ты?

Ингер Йоханне оглянулась по сторонам.

– На Розенкранцгате, – ответила она. – А точнее, у площади Хамброс-Пласс. Рядом с Тингхюсе.

– Стой там. Не двигайся. Я буду через три минуты.

– Но…

Он уже положил трубку.

Полицейский выглядел смущённо. Он уставился на листок, который держал в руке, хотя на нём не было написано ничего, что могло бы помочь изменить ситуацию к лучшему. Женщина в постели тихо плакала и не задавала никаких вопросов.

Аксель Сайер должен был вернуться в Норвегию.

Скоро он женится на Еве. Будет скромная церемония без гостей и подарков, если не считать букета от Ингер Йоханне Вик. Но сейчас, стоя в светлой уютной комнате рядом со своей будущей женой, он об этом ещё не знает. И хотя он так никогда и не будет официально оправдан в совершении преступления, из-за которого на девять лет попал в тюрьму, он со временем сможет распрямить спину, зная правду о том, что же случилось на самом деле. Журналист из «Афтенпостен» напишет об этом статью. Она будет балансировать на грани обвинений, которые могли бы быть расценены как клевета, и, хотя имя Гайра Конгсбаккена не будет в ней упомянуто, шестидесятидвухлетний адвокат в скором будущем закроет свою контору на Овре Шлоттсгате. Результатом этой статьи и иска, поданного Ингер Йоханне Вик, станет реабилитация Акселя Сайера стортингом, которую сам Аксель посчитает оправдательным приговором. Он поместит письмо под стекло и повесит над кроватью Евы, где оно и провисит до её смерти через четырнадцать месяцев после свадьбы. Аксель Сайер так никогда и не встретится с человеком, из-за которого ему пришлось вынести столько мучений, но он и не захочет этого.

Аксель Сайер ничего не знал об этом сейчас, стоя около кровати Евы, подыскивая слова, придумывая вопросы этому человеку в клетчатых брюках. Перед глазами у него стояла картинка: июльский день 1969 года. Он переехал из Бостона на Кейп-Код, погода была чудесной. Он вернулся домой с моря. Флажок на почтовом ящике был поднят. Июльское письмо от Евы. Такое же приходило прошлым летом и летом позапрошлого года. Каждое Рождество и каждое лето, начиная с 1966-го, когда Аксель уехал из Норвегии, не зная о том, что Ева через пять месяцев должна родить сына. Но в том июле она наконец написала Акселю о Карстене.

Аксель Сайер сидел на камне у моря, у него затряслись руки, когда он узнал, что у него есть ребёнок, которому уже три года.

Он не мог вернуться домой. Ева жила с матерью в тесном домике в пригороде Осло, и не было никаких шансов, что положение изменится. Мать грозилась убить её, писала Ева. Она обязательно забрала бы у неё мальчика, если бы Аксель вернулся. Ему нельзя возвращаться, писала Ева, и он видел, что она плакала, когда просила его об этом. Её слёзы остались на бумаге, высохшие пятна, размывшие текст так, что он стал почти нечитаем.

Аксель никогда не понимал, почему Ева ждала так долго. Но он так и не осмелился спросить её об этом.

Даже сейчас. Он чувствовал неимоверную тяжесть и не знал, что ему следует сказать.

– Так, – скептически сказал полицейский и ещё раз взглянул на свой листок. – Здесь ничего не написано о каком-нибудь отце. – Он пожал плечами. – Но если…

Взгляд, который он обратил к женщине, был полон сомнения, точно он думал, что Аксель Сайер лжёт. Ева Осли едва ли могла протестовать против заявленного отцовства. Она лишь плакала, так тихо, что становилось не по себе, и полицейский даже подумал, не послать ли за врачом.

– Отведите меня к Карстену, – попросил Аксель Сайер и провёл рукой по коротко остриженной голове.

Полицейский снова пожал плечами.

– Хорошо, – пробормотал он и взглянул на Еву. – Если для вас это будет…

Ему показалось, что он увидел какое-то движение, заменяющее ответ. Может, она кивнула.

– Идёмте, – сказал он Акселю. – Я отвезу вас. Нам лучше поторопиться.

– Мы спешим, – громко сказал Ингвар. – Мы, чёрт возьми, можем опоздать! Как же ты не понимаешь!

Ингер Йоханне уже три раза просила его сбавить скорость. В ответ Ингвар лишь жал на акселератор. На повороте, высунув руку в открытое окно, он прикрепил к крыше синий проблесковый маячок. Ингер Йоханне закрыла глаза. Они почти не разговаривали после того, как он в двух словах объяснил, куда они едут и почему. Больше часа они неслись по дороге в полной тишине. Судя по всему, они уже подъезжали. Ингер Йоханне обратила внимание на полного мужчину с огненно-рыжими волосами, которой разворачивал брезент на заправке. Он автоматически поднял руку, приветствуя их, когда они влетели на площадку.