Николай Оганесов - Играем в «Спринт»

— Только что. — Делиться известием об утреннем посетителе я счел излишним. — А вы с работы?

— У меня перерыв до половины второго. Принесла кое-что из продуктов.

Я в два приема подтянулся к изголовью, собираясь встать.

— Нет, нет, лежите, — остановила меня Нина. — Вам надо отлежаться. Температуру мерили?

— Не успел.

Она подала градусник. Я послушно сунул его под мышку и откинулся на подушку.

— Послушайте, а ведь мы с вами так толком и не познакомились. Вас как зовут?

— Нина, — сказала она, выкладывая из сумки свертки.

— А меня…

— Я знаю, вы уже говорили: Сопрыкин Володя.

— Наверно, раскаиваетесь, что разрешили мне остаться?

— Глупости… Скажите лучше, как вас угораздило простудиться в такую жару? — Нина вышла на кухню, но через дверной проем было видно, как она надрезает пакет молока. — А может, у вас грипп?

— Гриппозный больной — разносчик инфекции, — процитировал я из какой-то брошюры. — Он смертельно опасен для окружающих… Повис я у вас на шее, и идти мне некуда. Но вы потерпите, ладно? Вот переберемся мы с матерью сюда окончательно, она вас непременно навестит и выразит благодарность за спасение своего несчастного ребенка. Уж будьте уверены.

Нина поставила кастрюльку с молоком на огонь.

— А вы собираетесь переезжать? — спросила она.

— Ну да, затем и приехал…

И с некоторым опозданием я стал излагать незамысловатую историю, которую сочинил про запас вчера, сидя на набережной:

— Переезд — дело решенное. Мать давно рвется к морю. У нее хронический тонзиллит, слышали о такой болезни?

— Слышала, — отозвалась Нина.

— Неприятная штука. Врачи советуют менять климат, да и я в принципе не против. Все упирается в квартиру. Дали мы объявление о размене и у себя, и у вас в городе. Еще в прошлом году. Повторили несколько раз, только все без толку. Не хотят отсюда на север меняться, мы ведь с мамой за Уралом живем, я вам, кажется, говорил… Так вот, нет желающих, и все тут. Мы уже надеяться перестали, а недавно письмо пришло. От мужика одного. Он перевод по службе получил, перебирается с семьей в наши края. Вроде реальный вариант — двухкомнатная в районе цирка, семнадцатиэтажный дом, знаете, наверно…

Конечно, я врал, но врал по необходимости, в интересах дела, и потом, мое вранье было враньем безобидным, оно никому не причиняло вреда. А что самое удивительное — я настолько свыкся со своей выдумкой, что и сам почти верил тому, что говорил.

— Я, конечно, отпуск оформил, на месте хотел посмотреть, что к чему. Мне бы телеграмму перед выездом дать, предупредить, а я по запарке и не подумал, что могу не застать хозяев. Не повезло, короче. Разминулись. И опоздал-то на самую малость, всего на несколько часов: я — сюда, а обменщик этот с женой к родственникам уехал погостить. Соседи сказали, что вернется только через неделю, не раньше. Придется ждать, не ехать же обратно…

— Понятно, — суховато сказала Нина, и я догадался, что упустил момент, когда ее настроение сделало неприметный поворот к худшему. — Мне пора. — Она показала на плиту: — Скоро молоко закипит, не забудьте выключить. Продукты в холодильнике. — И прошла в соседнюю комнату.

— А вы не боитесь? — спросил я, гадая, что именно не понравилось ей в рассказанной истории.

— Чего, по-вашему, я должна бояться? — донеслось из-за двери.

— Ну, оставлять меня одного. Вдруг обчищу квартиру?

Нина вышла, держа в руках светло-коричневую, под цвет платья сумку.

— Не боюсь, — спокойно сказала она и неожиданно спросила: — Между прочим, вы на себя в зеркало смотрели?

— Нет, а что?

— Да так, посмотрите на досуге… И не забудьте принять лекарство, таблетки на столе.

Уже у порога Нина обернулась:

— Считайте, что вам не повезло, Сопрыкин Володя. У меня брать нечего.

И вышла, громко захлопнув за собой дверь.

Замечание Нины нисколько меня не задело. Я не принадлежу к числу мужчин, которые получают удовольствие, разглядывая себя в зеркало, и то, что сразу после ее ухода оно попалось на глаза, мне лично представляется чистой случайностью.

Просто зеркало стояло на краю тумбочки, куда я положил термометр, и, должно быть, машинально я взял его и поднес к лицу.

Хватило одного взгляда, чтобы догадаться, на что намекала Нина.

Я никогда не считал себя красавцем и, в общем, довольно сдержанно отношусь к собственной внешности, но то, что увидел, превзошло все мои ожидания. Можно подумать, что за одну ночь я прошел месячный курс голодания.

Из зеркала таращился тощий субъект с ввалившимися щеками, распухшими потрескавшимися губами и туго обтянутыми кожей скулами, из которых кустиками торчала рыжая, с красноватым оттенком щетина. А чего стоили уши — таким ушам позавидовал бы матерый африканский слонище. Жалкий портрет грабителя-самозванца довершали спутанные, торчащие во все стороны волосы цвета лежалой соломы.

Ошеломленный увиденным, я вернул зеркало в исходное положение и, избегая думать о зрелище, свидетелем которого только что стал, попробовал трезво определить, насколько далеко зашли последствия болезни.

В мою пользу была температура: тридцать семь и четыре по сравнению со вчерашней — пустяк, который можно не принимать во внимание. Голова тоже как будто работала ясно. Зрение в норме. Что еще? Я напряг мышцы, и они пусть не сразу, но подчинились. О вчерашней хвори, как ни странно, напоминала только общая слабость и чем-то похожая на ревматическую ломота в суставах.

Что ж, не так уж и плохо. Назначенное на два часа свидание не отменялось, а этого я опасался больше всего.

Откинув одеяло, я поднялся с дивана.

Голова слегка закружилась, и, чтобы не потерять ориентировки, я сосредоточил взгляд на фотографии, которая была просунута между стеклянными задвижками книжной полки. Сергей Кузнецов смотрел в пространство с безмятежной улыбкой человека, не подозревающего о грядущих несчастьях. Хотел бы я знать, каким виделся ему мир, что в нем радует и что огорчает, когда смотришь такими вот глазами?

Мои размышления прервало донесшееся из кухни шипение. Через край кастрюльки бежала пена. Я отключил газ.

От запаха подгоревшего молока судорогой свело желудок и потянуло на свежий воздух. Но сделать это оказалось не так-то просто. Пять минут ушло на джинсы, столько же, чтобы напялить на себя рубашку. Хорошо, на сандалетах нет шнурков, иначе, нагнувшись, я рисковал потратить полчаса на разгибание. В конце концов с одеждой было покончено. Мытье и чистка зубов — щетки у меня не имелось — заняли не меньше, чем одевание, но и эта процедура осталась позади.

Держась на всякий случай поближе к стенам, я вышел наружу. Погода была пасмурной. Не то чтобы тучи или туман, видимость как раз отличная, но во всю ширь неба простиралась сплошная серебристая пелена, а вместо солнца над головой висел матовый плафон, внутри которого светила стосвечовая лампа. Не знаю, в чем тут секрет, только все вокруг, даже листья на деревьях, стали почему-то в этом освещении необычайно контрастными, выпуклыми, а видневшиеся со двора верхушки кипарисов отдавали густой, переходящей в черное синевой.