Наталья Андреева - Утро ночи любви

– Это она зря.

– Зря, не зря... У нас что, проблем мало? Все равно был бы отказ в возбуждении дела. А то ты не знаешь, – повторил он. Сказанное дважды эффективно вдвойне. Надо нажать.

– Ну, шанс-то был. Впрочем, ты прав. Забрала и забрала. Нам меньше хлопот. Хорошо, когда люди меж собой договариваются полюбовно.

Он перевел дух. Феофанов не станет выяснять подробности. Принял как должное. Обошлось.

– Ты Мамаева знаешь? – спросил вдруг Сашок, перестав рыться в ящике.

– Мамаева? Какого Мамаева? – он все еще думал о Лехе, о Маше.

– Следователя.

– Сан Саныча? Маму? Конечно, знаю!

– В больнице он, – мрачно сказал Сашок.

– Как так: в больнице?

– А так. С неделю уже. В темном подъезде, ножом в живот. Говорят, шпана. Шпана! Эх! Как там говорится? На одного честного двух нечестных дают. Вот кто-то и подсуетился. Мамаев не брал, все знали. И то, что он в больнице... Решили попугать, да, видать, перестарались. Чудом жив остался.

– Погоди... – он вытер пот со лба. – Ранение тяжелое?

– Да. Я ж сказал: ножом в живот. Повреждены жизненно важные органы.

– Надо к нему зайти.

– Если пустят. Попробуй.

– Я ж с ним недавно разговаривал! Умный мужик! – горячо сказал он. – Знающий!

– А нужны сговорчивые, – усмехнулся Сашок.

Андрей разволновался:

– Как же так, а? Слушай, я, пожалуй, прямо сейчас пойду!

– Иди. Привет передавай, если пустят. А начальство будет спрашивать, я тебя прикрою. Дело святое.

Он все никак не мог собраться с мыслями. Как же так? Леха в СИЗО, Мамаев в больнице. Маша... С Машей все в порядке. То есть, будет в порядке. Мысли путались.

Зашел в магазин, машинально купил фрукты, сок, минеральную воду. Пустили его только когда показал удостоверение.

Мамаев лежал уже не в реанимации, а в палате на двоих. Врач, к которому он зашел, перед тем как навестить Сан Саныча, обнадежил. Ранение тяжелое, но кризис миновал. Лицо у Мамаева, который если и знал об этом, то верил с трудом, было пепельное. Сан Саныч едва шевелил губами, но ему обрадовался. Просвистел:

– Андрей... Молодец... Пришел...

– Я вот зашел.

– Спасибо... Плохо мне...

Андрей растерялся. Стоял в дверях, прижав к груди сумку с продуктами, и ни туда ни сюда. Пахло больницей, и хотя все перебивал запах хлорки, нюансы таки различались: свежая кровь, гной, грязные бинты, лекарства... Плохо выглядит Сан Саныч, сразу видать, что ранение серьезное. Неужели лечащий врач соврал, что кризис миновал? Вот она, смерть. Руку протяни и – вот она! Как же так? Мама, с которым не один пуд соли съели, и вдруг – смерть. А ведь не старый еще. Да какое там, старый! С сорокалетием год назад поздравляли!

Пересилив себя, он подошел к кровати и сказал Мамаеву:

– А ты молодцом! Хорошо выглядишь! Я вот тут принес тебе...

Он огляделся: куда бы поставить сумку? Стало вдруг не по себе: знал бы Мама, на какие деньги все это куплено!

– Спасибо... – прошелестел Сан Саныч. – Все есть... Жена... только что... Ты садись...

Он примостил пакет с фруктами на заставленную чашками и лекарствами тумбочку и неловко присел на казенный стул, между кроватями с панцирными сетками. Спросил:

– Как же тебя угораздило?

– Андрей... Ты их найди...

– Найдем обязательно!

Его голос звучал фальшиво. Так всегда, когда разговариваешь с тяжелобольным. А почему? Врать всегда тяжело. Надо быть оптимистом, надо сказать что-то такое... Сказать... Он прокашлялся, в горле першило.

– Андрей... Ты молодец... Мало нас... – прошелестел Мамаев.

– Как так: мало?

– Ты, я... За что? – на глазах Сан Саныча появилась влага, губы от обиды задрожали.

– Мама... – беспомощно сказал он. – Ну что ты, в самом деле? Перестань, а? Крепись.

– Может, зря не брал? – на слезах сказал Мамаев. И вдруг: – Не зря... Хочу умереть честным человеком...

– Брось! Выкарабкаешься! Врач сказал – кризис миновал. Я с ним говорил, – на этот раз его голос звучал уверенно и бодро. Ведь это была правда, а правду говорить легко.

Мамаев закрыл глаза. Помолчали. Потом он нагнулся к Сан Санычу и тихо спросил:

– Знаешь, кто?

– Догадываюсь... Глянь мое последнее дело... Надо было в суд... Не успел... Другого дадут...

– Другого следователя?

Мамаев кивнул.

– Ладно. Разберемся. Я, правда, по другому ведомству.

Сан Саныч открыл глаза.

– Ты – свой... Просто найди их...

– Я понял, Мама. Все понял.

– Молодец... – глаза Мамаева опять закрылись. – Я... тебе верю...

– Ну, я пойду? Сан Саныч? Спишь?

Тот вздохнул и пошевелился.

– Может, водички? – метнулся он к тумбочке. Дрожащими руками схватил стакан, наполнил минеральной водой без газа. – Сан Саныч! Эй! Мама, ты меня не пугай!

Мамаев вдруг улыбнулся пепельными губами и открыл глаза:

– Живой...

– На-ка, попей, – он одной рукой приподнял Сан Саныча, другой попытался напоить. Тот сделал пару глотков, потом откинулся на подушку, на лбу выступила испарина. – Может, покушать хочешь, Мама? Икорки, балычка. Я принесу.

– Нет... Не хочу... Все есть у меня... Мне бы выйти отсюда... Ты иди, Андрей... Работать надо... Работать... Некому...

И Мамаев опять закрыл глаза. Андрей поставил на тумбочку стакан, а пакет с фруктами убрал внутрь, стараясь не шуршать. Сан Саныч, казалось, спал. Андрей тихо вышел из палаты. Окликнул проходившую мимо девушку в белом халате:

– Сестра!

– Да? Что вы хотели?

– Следователь здесь лежит. Ты пригляди за ним. Он вроде уснул, но ты проверь. Может, плохо ему? Глянь, а?

– Хорошо, – кивнула девушка и направилась к двери в палату.

– Погоди, – остановил он и неловко полез в карман. Достал тысячную купюру вложил ей в руку: – Возьми.

Та зарумянилась, стала отказываться:

– Да что вы! Что вы! Не надо!

– Бери! Я от души. Друг я ему. – Он достал сигареты, рука дрожала. И зачем-то сказал: – Нормально все. Возьми деньги, слышишь?

– Спасибо, – девушка сунула в карман халата деньги и исчезла за дверью.

Кто скажет, что это коррупция? Это девчонка-то коррупционерка? Она, как и он, людям помогает, а люди ей за это благодарны.

Но на душе все равно было погано. Эх, знал бы Мама, какими деньгами платит теперь за все Андрюха Котяев! Как так вышло? Была у него жизнь. Жизнь, как жизнь, ничего особенного, казалось, что скучная. А теперь выходит: хорошая была у него жизнь!

Странным образом устроен человек, он никак не может признать, что ему хорошо, все время жалуется, говорит, что ему живется плохо. Мол, скучно, неинтересно. Вот у других – это да! Это жизнь! А потом выясняется, что хорошо было тогда, когда казалось, что было плохо!

Он предпочел бы лежать сейчас, как Мама, в больничной палате, зато честным. Как теперь смотреть в глаза своим друзьям? А никак. Нет у него больше друзей. Даже если за руку не поймают, все равно будут сторониться. Слухом земля полнится, и скоро все узнают, что Андрюха Котяев берет. Этим, конечно, можно пренебречь, потому что мигом найдутся новые друзья, из «своих», но с ними-то как раз и не хочется общаться. Противно. Вот если бы он всегда был таким... Но ведь не был же! Пусть недалекий, глаза начальству не мозолящий, наградами не отмеченный, но зато честный служака, вот он кто. Это же совершенно чужая жизнь, та, которой он теперь живет! Не важно какая, правильная или неправильная, хорошая или плохая, главное, что чужая.