Александр Липков - Толчок к размышлению

Дядя Герман сказал: "Не поеду я в эту страну, где нет уборных". Что в основном действительности соответствовало.

Отец забрал Инну и поехал. Годы, проведенные в Ташкенте, и, среди прочего, знакомство с местными туалетными достопримечательностями не убили в девушке природного оптимизма и даже, в каком-то смысле, закалили характер.

А дядю Германа немцы повесили…

Сергей Параджанов памятен всем и своими ошеломляющими фильмами — "Тени забытых предков", «Саят-Нова», "Легенда о Сурамской крепости", и своим скандальным неуемным характером. Срок он отбывал по гомосексуальной статье, хотя на деле зеком был политическим: язык у него был без костей, и товарищу Щербицкому, секретарю украинского ЦК, речи его были поперек горла. Было это уже в середине 70-х, но ГУЛАГ — во все времена ГУЛАГ. В одном из параджановских писем из зоны красочно описан лагерный сортир:

"Представь в углу двора деревянный сортир, весь в цветных сталактитах и сталагмитах. Это зеки сикали на морозе, все замерзло и все разноцветное: у кого нефрит — моча зеленоватая, у кого отбили почки — красная, кто пьет чифирь — оранжевая… Все сверкает на солнце, красота неописуемая — "Грот Венеры"!"

Просто говно и говно хамское

Перелистывая старые подшивки газеты «Правда», увидел заголовок "Мальбрук в походе" (1918. 4 июня. № 35). Каких там врагов молодой советской республики обличала статейка, толком и не разобрал, но направленность была ясна с полувзгляда — заголовок обращен к фольклорному слою, с детства знакомому в отечестве каждому.

Мальбрук в поход собрался,

Наелся кислых щей.

В походе обосрался,

И умер в тот же день.

Его похоронили

В уборной на толчке

И надпись написали

"Погиб герой в говне".

Жена его Елена

Сидела на печи

И жалобно пердела,

Ломая кирпичи.

Вот та "забавная песенка", как называет её автор статейки, которая посвящена некогда славному рыцарю (если покуриваете «Мальборо», то это та самая фамилия) и которая века уже живет в российском народе. Ее, покручивая шарманку, ещё Ноздрев напевал Павлу Ивановичу Чичикову.

Да, сортирная поэзия — вечно могучее оружие агитпропа.

Как патриотично воспитующи стихи:

Хорошо в краю родном!

Пахнет сеном и говном.

Выйдешь в поле, сядешь срать

Далеко вокруг видать!

И что ещё может так поднять в соратниках боевой дух и презрение к врагу! Когда в детстве мы распевали (на мотив популярной песенки Чаплина из фильма "Новые времена") стишки об одном американце, который куда-то засунул палец и то ли вытащил оттуда чего-то там четыре пуда, то ли думает, что он заводит патефон, мы, конечно же, преисполнялись чувства собственного национального превосходства. Точно так же, когда наделяли некоего мифического финна фамилией Многопуккала-Малокаккала. И во время войны уж твердо знали, что "когда наши — на Прут, немец — на Серет".

Не скроем, говняное оружие обоюдоострое: легко может быть направлено против того, кто любит им пользоваться. Скажем, в стишках

Шел хохол

Насрал на пол.

Шел кацап

Зубами цап общедоступно и образно отражена вечно непростая ситуация российско-украинских отношений.

Не зря так обиходно привычны выражения "смешать с говном", "посадить в говно" и пр. А угроза заставить жрать собственное дерьмо! Такими угрозами просто так не бросаются, даже если и реализуют их не впрямую, а каким-то принципиально отличным образом.

Герой одной из новелл Виктории Токаревой некогда был секретарем у старика-миллионера. Тот пообещал ему подарить фабрику шариковых авторучек, а за это попросил… Дальше слово самому герою:

"— Чтобы я съел говно. Не икру. А говно. И я съел. И получил фабрику".

Это ещё замечательно благополучный вариант.

Историями о том, как провинившихся и даже вовсе не провинившихся (а так, в порядке науки жизни) солдат занаряживали чистить сортиры, никого не удивишь. Одна из них красочно и в точных подробностях описана в повести Сергея Каледина «Стройбат» ("Возле развороченного туалета в ослепительном свете пятисотваттной лампы колупался с лопатой в руках… Константин Карамычев. Костя нагружал тачку отдолбленным дерьмом"). Это работа малоприятная, грязная, но поскольку необходимая и неизбежная, то и более или менее переносимая.

Иное дело, когда говном хотят человека унизить, подавить, заставить поверить в свою ничтожность и бессилие. В подтверждение воспользуемся описанием (из мемуаров современника) расправы над крепостным парнем, пытавшимся бежать с девушкой из помещичьего гарема:

"Явилось несколько человек с плетьми, и тут же на дворе началась страшная экзекуция. Кошкарев (помещик), стоя у окна, поощрял экзекуторов криками: "Валяй его, валяй сильней!", что продолжалось очень долго, и несчастный сначала страшно кричал и стонал, а потом начал притихать и совершенно притих, а наказывавшие остановились. Кошкарев закричал: "Что ж стали? Валяй его!" — "Нельзя, — отвечали те, — умирает". Но и это не могло остановить ярость Кошкарева гнева. Он закричал: "Эй, малый, принеси лопату!" Один из секших тотчас побежал на конюшню и принес лопату. "Возьми говна на лопату!", — закричал Кошкарев… При слове: "возьми говна на лопату" державший её зацепил тотчас кучу лошадиного кала. "Брось его в рожу мерзавцу и отведи прочь!"…"

Да, очень точное выражение "смешать с говном". И тогда, когда оно некая метафора (скажем, у Леонида Мартынова: "Вот и палят по человеку, чтоб превратить его в калеку, в обрубок, если не в навоз"), и тогда, когда никакого образного смысла — только наипрямейший…

Не хочется дальше писать, но и не написать не могу. Как рассказывают, Николай Иванович Вавилов, слава русской науки, человек, своими сортами пшеницы спасший Россию от голода, до последних дней мужественно переносил все, что пришлось испытать в сталинском застенке. Не терял веру в то, что выстоит, выйдет на свободу. Сломался тогда, когда следователь Хват нассал ему в лицо. После этого воли жить не осталось…

Ощущение, будто это происходит сейчас, на моих глазах… И я бессилен остановить хама, ссущего в лицо гению…

Говно и политика. Что лучше?

(продолжение)

Приведенная ниже история случилась с великим нашим хореографом Игорем Александровичем Моисеевым. Рассказал её он сам, я при сем присутствовал. Было это в Спас-Клепиках, на съемках фильма Сергея Павловича Урусевского "Пой песню, поэт" ("Сергей Есенин"). В какой-то свободный вечер Урусевский, Моисеев, приехавший со своим ансамблем поучаствовать в съемках, и Сергей Никоненко, снимавшийся в главной роли, замечательно разговорились, и почему-то все больше о сортирах. Остальным выпала роль завороженных слушателей.

Всего, что было говорено, уж и не помню (как-никак 30 лет прошло), но наиболее примечательное пытаюсь восстановить.