Маргарет Форд - Уик-энд

- Что это за произведение? - спросил Харри, когда они остановились у края патио. - Я не узнаю.

- Это новая вещь, - сказала Лайла. Она сама не поняла, почему заговорила шепотом. - Она прекрасна... но в ней есть что-то пугающее, правда? Я думала, что знаю весь репертуар Макса. Возможно, он что-то сочиняет.

Она знала, что в этом предположении было два сомнительных момента. Во-первых, Макс никогда не исполнял свои сочинения при людях. Во-вторых, композитор обычно временами прерывает игру. Новые произведения не текут, как река, это было слишком нереальным.

- Похоже на похоронный марш.

- Да.

Макс ещё никогда не играл так хорошо.

- Я бы хотел, чтобы Макс играл нечто бодрое вместо всех этих печальных, разрывающих душу произведений. Он никогда не радуется жизни.

- Это сочинение прекрасно, - сказала Лайла, мысленно укрепляясь в своей догадке и игнорируя жалобу Харри. Она должна радоваться тому, что Макс преодолел барьер и заиграл свое сочинение прилюдно. Что-то предостерегало её от ликования по этому поводу. Они подошли к двери, ведущей в гостиную, и снова остановились. Лайла ощущала напряжение, царившее в комнате. Все пребывали в состоянии оцепенения. Это выглядело неестественно.

Макс перестал играть; хотя музыка подошла к логическому завершению, никто не ожидал тишины. Люди сидели неподвижно. Затем Макс вскочил с табуретки, опрокинув её. Каждое его движение выражало злость и протест. Он бросился к стене, на которой висела тяжелая антикварная сабля. (Харри купил её однажды на базаре в Дели.) Он занес её над инструментом. Крышка была приподнята. Макс ударил саблей по струнам, которые трагикомически завыли.

Макс успел нанести три удара, прежде чем Рик вырвал у него саблю и бросил её на ковер. Голаб сжал руку Макса и потащил его к патио; Рик слегка подталкивал Макса сзади.

Харри застыл на пороге; он думал о погибшем катере и вдруг увидел, как губят его пианино; это пробудило в нем ярость. Он бросился к Максу через патио с намерением ударить его. В двух шагах от Макса, который пытался освободиться от Рика и Голаба, Харри внезапно остановился.

Сильнейшая боль пронзила его грудь. Он почувствовал, что его заживо сдавливают. Он задыхался. Ему казалось, что на его ребра положили утюг весом в несколько тонн; его хотел расплющить невидимый гигант. Харри попытался закричать. Поднял вверх руки, словно желая столкнуть с себя огромный груз. На его лбу выступил пот.

Голаб выпустил руку Макса и быстро шагнул к Харри. Конечно, доктор был единственным, кто тотчас понял, что у Харри сердечный приступ.

- Сядьте. Сядьте.

Он подвел Харри к креслу и сказал:

- Я захватил с собой мой чемодан. Я возьму его. Посидите.

К счастью, из-за Морин он взял с собой чемодан.

В городе он перестал держать в своем чемодане морфий, потому что это вещество привлекало наркоманов; при сердечном приступе почти с таким же эффектом можно применять демерол. Но здесь, на озере, где всегда возможны несчастные случаи, вдали от больницы, он всегда клал в чемодан морфий. На Харри была летняя рубашка с короткими рукавами; его предплечье оставалось обнаженным. Голаб открыл полиэтиленовый пакетик с одноразовым спиртовым тампоном и быстро протер кожу Харри. Морфий был в виде раствора (Голаб на каждое рождество обновлял запас медикаментов - эту привычку он приобрел в годы учебы и всегда оставался верен ей, поэтому мог не сомневаться в свежести лекарств); у доктора имелся одноразовый шприц. Через несколько мгновений Харри получил стандартную дозу - один "кубик".

- Думаю, будет лучше, если все зайдут в дом, - сказал Голаб, сделав укол. - Конечно, за исключением доктора Сильвестера. Харри нуждается в покое. Он должен посидеть несколько минут, пока боль не утихнет.

Морфий должен был подействовать через десять - пятнадцать минут; сейчас Харри не стоило двигаться. Опасность нового приступа оставалась большой; постепенно она снизится. Когда Харри избавится от боли, они отнесут его в спальню и положат на кровать.

* * *

- Сейчас все хорошо, - сказал доктор Харри, когда фотограф оказался в постели. - Вы поправитесь. Вам не о чем беспокоиться.

- Который час? У меня сердечный приступ? Господи, я умру?

- Приступ был не очень сильным, - спокойно произнес Голаб. - Я даже не уверен в том, что он действительно имел место. Нужно сделать обследование. Отдыхайте. Не волнуйтесь из-за этого. Вы поправитесь.

Он должен был успокоить Харри. Он увидел страх в его глазах (подобный страх он видел в тысячах пар глаз); лицо Харри приобрело зеленоватый оттенок. Но сейчас единственное, что он мог сделать для пациента - это успокоить его. Покой - вот что важнее всего.

- Вы не хотите сказать мне, - произнес Харри. - Все вы, врачи, одинаковы. Никогда не говорите правду.

- Мы заботимся о вас, - сказал Голаб. - Боль уже прошла, да?

- Да.

Но он чувствовал усталость и страх. Смерть находилась рядом с ним. Она витала не только над другими людьми, о которых писали в газетах потенциальными жертвами войн и революций, но и над Харри Сигрэмом. Боль ушла, но она могла вернуться в любой момент.

- В городе вы сможете сделать ЭКГ... электрокардиограмму. Выяснить, что произошло, - сказал Голаб. - Сходить к специалисту. Тогда вы будете знать точно. Но сейчас не надо волноваться. Вам нужно просто отдохнуть, и все.

Он направился к двери спальни, где его ждала Поппи.

- Он нуждается в отдыхе, - сказал доктор Поппи. - Побудьте с ним. Я не хочу, чтобы он сейчас находился один.

Глава тринадцатая

Поппи выключила свет, оставив лишь одну маленькую лампу возле кровати Харри, и села в кресло с пуфиком для ног. Харри обычно читал вечерами в этом кресле. Она посмотрела на Харри и увидела, что даже в полумраке его лицо было серым, напряженным, глаза глядели неестественно пристально. Она сказала себе, что должна что-то чувствовать, попыталась сделать это, но ничего не произошло.

- Я умру, - промолвил Харри, но это было вопросом, а не утверждением. Он хотел, чтобы она возразила.

- Нет. Сидни сказал...

Она принялась успокаивать его, назвав Голаба по имени, потому что теперь он был другом семьи, а не просто жившим на озере врачом, которого они изредка видели. Сидни оказался посвященным в их секреты, странности, пороки и страхи. Она поступила так инстинктивно, желая заверить Харри в том, что он не умрет, что если приступ действительно имел место, то он был слабым.

Пока она говорила, ей показалось странным видеть Харри неподвижным, слышать его тихий, полный страха голос. Он всегда говорил громко, бодро, уверенно. Он казался человеком, потерпевшим поражение. И все равно она ничего не чувствовала.

Я чисто механически успокаиваю его, подумала она. Если он слышит меня хоть краем уха, то ему ясно, что мне все равно.