Дик Фрэнсис - Перелом

За окном, за облетевшими деревьями, виден был грохочущий поток машин на Бари-роуд. Их водители сидят себе в своих теплых коробках, куда-то едут, в ином мире, в том мире, где похищение и рэкет случаются только с другими. Невероятно, но я попал в число этих других.

Сама мысль об этом вызывала дурноту, я скорчил гримасу и посмотрел в зеркало на распухшую физиономию, гадая, долго ли мне придется слушаться толстяка. Если молодые деревца клонятся под порывом ветра, они потом вырастают крепкими, как дубы.

А дубы живут долго.

Я наглотался аспирина, перестал дрожать и попытался навести некоторый порядок в свихнувшихся мозгах. Потом всунул себя в бриджи и сапоги, натянул еще два пуловера и ветровку. Что бы ни случилось - в эту ночь или в будущем, - а те восемьдесят пять голов ценой в шесть миллионов фунтов требовали заботы.

Конюшни располагались по обе стороны выводного манежа; комплекс, построенный с большим размахом еще в 1870 году, и через сто с лишним лет впечатлял размерами, и продуманностью. Первоначально здесь было два блока, друг против друга, каждый состоял из трех конюшен по десять денников. В дальнем конце эти блоки соединялись стеной, и там находилось простое помещение для кормов, двойные ворота и сарай для инвентаря. Когда-то ворота вели прямо в поле, но в начале своей карьеры, когда к нему пришел успех, мой отец пристроил две конюшни на двадцать пять денников, которые образовали еще один огороженный двор.

Двойные ворота открывались из них в небольшой обнесенный оградой падок.

Четыре последних денника выходили на Бари-роуд, они были построены на внешней стороне короткой западной стены северного блока. Вот там-то, в самом дальнем из них, и произошел несчастный случай.

Когда я появился в дверях, ведущих из дома прямо на манеж, взбудораженная группа, собравшаяся у внешних денников, тут же направилась навстречу, ясно, что не порадовать. Я в раздражении ожидал, что они скажут. Вот только критической ситуации мне не хватало в это расчудесное утро.

- Это Мунрок, сэр, - с опаской сказал один из парней. - Взбрыкнул в своем деннике и сломал ногу.

- Ладно, - резко ответил я. - А теперь возвращайтесь к своим лошадям. Скоро на проездку.

- Да, сэр, - раздалось в ответ, и они нехотя разбрелись по двору выполнять свои обязанности, то и дело оглядываясь назад.

- Катись все к чертовой матери! - раздельно и громко произнес я, но не могу сказать, что от этого стало легче. Мунрок был верховой лошадью моего отца, в прошлом первоклассным участником скачек с препятствиями, он уже вышел на пенсию и считался наименее ценным из обитателей конюшен, но отец любил его, что вообще-то было ему несвойственно, и такую потерю переживал бы очень тяжело. Хоть лошади и были застрахованы, однако страховки от болезненных переживаний еще никто не придумал.

Я побрел к стойлу. Пожилой конюх, который ходил за лошадью, стоял у двери с озабоченным лицом, а свет изнутри делал глубокие морщины на его дубленой коже похожими на овраги. Он оглянулся на шаги. Овраги и лощины задвигались, меняя форму как в калейдоскопе.

- Ничего хорошего, сэр. Он повредил подколенное сухожилие.

Кивнув и тут же пожалев об этом, я достиг двери и вошел. Старый конь стоял на прежнем месте, привязанный за поводья. На первый взгляд ничего плохого: он повернул ко мне голову, прядая ушами, во влажных черных глазах ничего, кроме обычного любопытства. Пять лет его имя привлекало всеобщее внимание в газетных заголовках, и у него выработалась осанка, присущая только умным скакунам-победителям, своего рода осознание собственного достоинства. О жизни и о скачках он знал больше, чем любая золотая лошадка из молодых, там, в главном манеже. Ему исполнилось пятнадцать лет, и пять из них он был другом моего отца.

Задняя нога с моей стороны была в порядке. Он налегал на нее всем весом, а ту, чтобы ближе к стенке, слегка подобрал.

Мунрок покрылся потом; широкие темные полосы видны на шее и по бокам, но в данный момент он выглядел достаточно спокойно. Клочки соломы зацепились за попону, такой грязной она никогда не бывала.

Дружески его поглаживая, с ним ободряюще разговаривала Этти Крейг, главный конюх моего отца. Она обернулась, приятное, хоть и обветренное, лицо выражало сожаление.

- Я послала за ветеринаром, мистер Нейл.

- Самая распроклятая штука, - сказал я.

Она кивнула.

- Бедный ты наш старикан. После стольких-то лет мог бы лучше знать, как вести себя.

Я тоже сочувствующе поцокал языком, подошел, погладил влажную черную шкуру и постарался, не сдвигая его с места, внимательнее осмотреть заднюю ногу. Ясно как белый день: сухожилие ногу не держит.

Лошади иногда катаются на спине по соломе в своих стойлах. Порой нога застрянет, они пугаются, начинают биться, чтобы вскочить. В результате царапины и растяжения, но лошадь может добрыкаться и до перелома или разрыва связок. Должно уже очень не повезти, чтобы случилась такая беда.

- Он все еще лежал, когда Джордж пришел убраться, - сказала Этти. - Джордж позвал ребят, чтобы помогли. Говорят, он поднимался на ноги как-то медленно. А потом они, конечно, увидели, что он не может ходить.

- Жалко до смерти, - кивнул Джордж подтверждая.

Я вздохнул:

- Ничего не поделаешь, Этти.

- Да, мистер Нейл.

Она уважительно именовала меня «мистер Нейл» в рабочие часы, хотя в детстве я был для нее просто Нейл. «Так лучше для поддержания дисциплины», - сказала она однажды, и ради поддержания дисциплины я никогда не противоречил ей. В Ньюмаркете был настоящий переворот, когда отец назначил ее на должность главного конюха. Но он объяснил, что она предана делу, она обладает знаниями, она не позволит морочить себе голову, она единственная из старшего персонала заслуживает этого звания, и, вообще, если бы она была мужчиной, то должность перешла бы к ней автоматически. Будучи человеком справедливым и логически мыслящим, отец решил, что ее пол ни при чем. Вот так Ньюмаркет получил единственного главного конюха в женском обличье, а тут вообще девушки наперечет, и все шесть лет ее правления конюшня процветала.

Я помню, как ее родители явились в конюшню и обвинили моего отца в том, что он загубил ее жизнь. Мне было около десяти лет, когда она в первый раз к нам пришла, а ей девятнадцать, и она получила образование в дорогой частной школе. Ее родители с возрастающей горечью сетовали, что конюшня расстроила прекрасный выгодный брак и вообще лишила ее шансов на замужество. Но Этти и не жаждала выходить замуж. Если она и приобрела сексуальный опыт, то не сделала это достоянием общественности, и я решил, что этот процесс показался ей неинтересным. Похоже, мужчины не вызывали в ней неприязни, но обращалась она с ними точно так же, как со своими лошадьми, - с веселым дружелюбием, безграничным пониманием и совершенно без сантиментов.