Дик Фрэнсис - Перелом

Сложные отношения отца и сына занимают меня до такой степени, что это навело книжных обозревателей на размышления о моем личном опыте, высказывались даже предположения, что у меня было очень трудное детство. В связи с этим заявляю: на самом деле у меня был любящий, доброжелательный, преданный семье отец, который ценил женское общество и - вместе с матерью - воспитывал нас с братом в подобающей, но не бессмысленной строгости, абсолютно исключив наказания. Между отцом и мной никогда ни в чем не возникало затяжных обид и нерешаемых противоречий. У меня было счастливое детство, и я попытался дать такое же воспитание двоим моим сыновьям, вполне оправдавшим затраченные на них усилия: сейчас они уже зрелые люди.

Действительно, если бы мои собственные отцовско-сыновние связи в том или другом поколении были болезненными или напряженными, я не смог бы писать о них книги. Я их вообразил и только поэтому смог описать жестокость и деспотизм родителей по отношению к своим детям.

«Перелом» посвящен двум отцам, у каждого из них по сыну, и отношениям внутри всей четверки, когда один из отцов борется за полную власть над обоими сыновьями.

Это вечная тема, ее можно разукрашивать какими угодно подробностями и помещать в любой век, любую страну. Я решил, пусть будет здесь и сейчас, в Ньюмаркете, на фоне скачек, разукрасил сцену сломанной бандитами костью и дал им полную волю в их старании вторгнуться, завоевать и уничтожить солидные, уважаемые скаковые конюшни.

Рассказчик, Нейл Гриффон, один из сыновей. Он у меня занимается бизнесом, не скачками, при этом наделен нежной, тонко чувствующей душой - прямая противоположность откровенному злу в образе завоевателя. Гриффон одерживает верх над неприкрытой агрессией, отвечая вовсе не так, как от него ожидали, а разыскав запасной выход для разрешения дилеммы.

Подводные течения и скрытые мотивы борьбы отцов и детей захватили меня целиком во время работы над «Переломом», я чувствовал это даже на тех страницах, когда описывал действие, опасность и великолепных лошадей.

Они оба натянули тонкие резиновые маски. Одинаковые.

Я смотрел на два одинаково безликих лица с некоторым недоверием. Все же я не из тех, к кому за двадцать минут до полуночи являются субъекты в резиновых масках: какая им выгода? Мне тридцать четыре года, я обычный, трезво мыслящий деловой человек и в данный момент спокойно проверял книги отцовских конюшен для тренировки скаковых лошадей в Нью-маркете.

Круг света от настольной лампы освещал меня и работу, которой я занимался, а бледные лица-маски неясно перемещались вдоль почти черных панелей темной комнаты, как чуждые луны, надвигающиеся на солнце. Я вскинул глаза, едва услышав щелчок замка, а они уже были тут, призрачные фигуры, бесшумно вошедшие из холла большого дома; мелькнув силуэтом в слабом свете позади, они сразу исчезли на фоне панелей, когда закрыли за собой дверь. Без малейшего скрипа или шороха они двигались по натертому полу, во всем черном с головы до пят, кроме этих нечеловеческих лиц.

Я поднял телефонную трубку и набрал первую из трех девяток.

Один рванулся ко мне, взмахнул рукой и ударил по аппарату. Я успел дотронуться до девятки второй раз, а в третий это уже не удалось бы никому. Рука в черной перчатке, не проявляя излишней спешки, высвободила тяжелую полицейскую дубинку из-под обломков бывшей собственности министерства связи.

- И украсть нечего, - заметил я.

Второй приблизился к столу. Он остановился с дальней стороны лицом ко мне, глядя сверху вниз на кресло, в котором я все еще сидел. Достав револьвер без глушителя, он недрогнувшей рукой направил его мне в переносицу. Я мог заглянуть в ствол.

- Пойдешь с нами, - сказал он.

У него был какой-то плоский, невыразительный голос. Акцента я не определил, но не англичанин, точно.

- Зачем?

- Ты пойдешь.

- Куда?

- Ты пойдешь.

- Сам знаешь, не пойду, - сказал я доброжелательно, протянул руку и нажал кнопку настольной лампы.

Внезапно наступившая кромешная тьма дала мне преимущество в две секунды, как раз чтобы вскочить, поднять тяжелую угловатую лампу, крутануться и двинуть ее основанием в сторону говорившей маски. Раздался глухой стук и хрюканье. Повреждение, понял я, но не нокаут.

Весь в заботах о полицейской дубинке, находившейся где-то слева, я отскочил от стола и совершил короткий спринт к двери. Но мой противник не терял времени, тыча в темноту дубинкой в надежде попасть в меня. Луч фонаря вырвался'из его руки, пробежал по комнате, заслепил мне лицо и подпрыгнул, когда бандит бросился за мной.

Я увернулся, но с прямой дороги к двери пришлось уйти, и тут я увидел, что резиновое лицо, которое ударил лампой, уже совсем рядом.

Луч фонаря заметался по стенам и замер на выключателе у двери. Прежде чем я успел бы добежать до нее, рука в черной перчатке скользнула вниз и включила пять двойных настенных светильников, десять лампочек в форме свечей без абажуров холодно озарили квадратную, обшитую деревянными панелями комнату.

В ней было два окна с зелеными, до полу, шторами. Один ковер из Стамбула. Три разнокалиберных кресла.

Один дубовый сундук шестнадцатого века. Один стол орехового дерева. Больше ничего. Суровое место, отражающее столь же суровую, спартанскую душу моего отца.

Я всегда соглашался с теорией, что лучше всего бороться с похитителями в самый момент похищения: будет больно, но сразу тебя не убьют, потом - да, но не в начале, и если ты не рискуешь безопасностью своих близких, то глупо сдаваться без борьбы.

Что ж, я боролся.

Я отчаянно боролся еще полторы минуты, но за это время мне не удалось ни выключить свет, ни удрать за дверь или с грохотом сокрушить окно. У меня были только руки, а этого маловато против дубинки и револьвера. Одинаковые резиновые лица, начисто лишенные человеческого выражения, уже действовали на нервы, и, когда они надвинулись на меня, я попытался, пусть и вопреки здравому смыслу, сорвать чью-то маску, но пальцы только скользнули по плотной гладкой поверхности.

Они преуспели в ближнем бою, пригвоздив свою жертву к стене. Поскольку их было двое и они явно знали толк в своем деле, эти девяносто секунд показались мне вечностью, и больше я уже не хотел проверять на «практике свою теорию противостояния похитителям.

Все закончилось ударом кулаком в живот и револьвером по лицу, так что деревянная панель треснула под затылком, а полицейская дубиика поставила точку, обрушившись на голову за правым ухом. Несомненно, прошло какое-то время, прежде чем я получил новые ощущения. Иначе как бы могло показаться, что я лежу лицом вниз на заднем сиденье едущей машины с крепко связанными за спиной руками.