Александр Кашин - Агентство «БМВ»

Копец, — определил одним словом состояние женщины Гвоздь. — Больше от нее ничего не дождешься. В смысле, так сказать, разговору. А вот тело у неё богатое… Да… Хотя она и жрет вино, как матрос, но сохранилась неплохо. — Гвоздь с вожделением окинул лежавшую на диване Мате.

Ладно, ладно, хватит. Пора… — сказал Мамонов, понимая, что этой ночью спать ему уже не придётся. — Пойдем в машину. Нужно еще кое-что сделать.

Гвоздь сунул руку под мышку, где у него в кобуре вместо любимого «Борхард-Люгера» теперь нашел пристанище автоматический пистолет «Кольт» 45-го калибра, и выразительно посмотрел на Мамонова.

Кончать будем?

«Сукин кот» в изумлении выпучил на десантника глаза.

Озверел? Зачем ее мочить? Она завтра ни нас, ни того, что говорила, — ничего не вспомнит!

Ну как скажешь… — Гвоздь вернул руку в исходное положение. — Пошли тогда, что ли?

Оказавшись в машине, Мамонов достал мобильный телефон и позвонил ночному дежурному аналитического центра банка «Эльдорадо». Назвав пароль, он продиктовал ему номер телефона неизвестной Лолы и потребовал установить по номеру ее точный адрес. Выслушав ответ дежурного, Мамонов отключил телефон, сунул его в карман и откинулся на спинку кресла.

Ну, Мамонов, что тебе сказал очкастый хмырь-аналитик? — осведомился Гвоздь, поглаживая себя по подбородку: десантнику явно не давала покоя какая-то мысль.

Что сказал? — задумчиво переспросил, потягиваясь всем телом, Мамонов. — Сказал, что нужный адрес будет у нас через час или два. Так что сиди — и жди.

Ну нет, — сказал Гвоздь, ощериваясь акульей улыбкой и выбираясь из глубокого «анатомического» сиденья. — Это ты сиди и жди. А я пошёл…

Куда? — Мамонов с удивлением взглянул на Гвоздя. — За коньяком, что ли? Муската тебе не хватило?

Бабу надо оприходовать, Мамонов. Мате эту самую. Такое, понимаешь, богатое тело — а пропадает зря…

Мамонов был поражен до такой степени, что на мгновение потерял дар речи.

Ты что, Гвоздь, — умом тронулся? А вдруг она проснётся, вой поднимет?..

Не проснется… Когда мы уходили, она, как бревно, валялась. А если проснётся — я ей ещё стакан налью. Там должна была бутылка остаться. — Гвоздь вылез из машины, захлопнул дверцу, после чего просунул голову в окошко.

Ты, Мамонов, не напрягайся. Я скоренько. А завтра она ни о чем таком не вспомнит — сам же говорил!

Маринке снился кошмарный сон. Некто с белым, будто отлитым из гипса, лицом и красными глазами гнался за ней по черному бесконечному коридору, лязгая от злости зубами и завывая, словно ветер в трубе в непогоду. Маринка мчалась от него что было духу, всякий раз сворачивая в другой коридор, ещё более тёмный и тесный. Наконец «гипсовый» загнал её в тупик, откуда не было выхода, — перед её глазами стояла стена, сложенная из старинного, в прожилках плесени красного кирпича.

Вот сейчас, подумала девушка, он достанет нож и перережет мне горло.

Но всё оказалось еще ужасней: «гипсовый», притиснув её к стене, широко открыл рот и, показав огромные, как у ископаемого саблезубого тигра зубы, потянулся клыками к её шее. Марина закрыла глаза и отчаянно, до того, что у нее заломило в ушах, закричала.

В этот момент ее ударил по глазам яркий свет и она, не помня себя и продолжая вопить, вскочила на кровати, прижимая к груди простыню.

В дверь её комнаты заглядывали бледные то ли со сна, то ли от страха родители.

Мариночка, деточка, что с тобой? — Глаза у матери были, что называется, на мокром месте. — Ты так кричала…

Да так… кощмарики привиделись, — сказала Марина, постепенно приходя в себя. — Помните? Со мной и в детстве такое бывало.

Дело в том, — начал Николай Федорович, почему-то оглядываясь назад, в сторону прихожей, — что к тебе, Мариночка, пришли.

Это было сказано таким испуганным голосом, что фраза «Мариночка, за тобой пришли» показалась бы в данном случае куда более уместной.

Да ну? — Маринка с удивлением вскинула взгляд на отца, спустила ноги с кровати и протянула руку за зелёным, в мелкий розовый цветочек, халатиком. — Кто же это? И вообще — который сейчас час?

Да я это, я! Капустинская! — раздался из прихожей крик Валентины. — Я и Борька. Только Борьку твои предки не захотели впускать, испугались, наверное. Он сейчас на лестничной клетке мается. Ты, конечно, нас извини, что мы врываемся среди ночи, но только дело очень уж спешное… И вы меня тоже, пожалуйста, извините, — сказала Валечка, входя без приглашения в Маринкину спальню и обращаясь к ее родителям. — Просто работа у нас такая — иногда бывает, что и ночью приходится вставать и бог знает куда тащиться.

Николай Федорович и Елена Петровна некоторое время молча созерцали начальницу своей дочери, видеть которую им до сих пор еще не приходилось. Налюбовавшись вволю на несколько вульгарные Валечкины прелести, они неловко потоптались в дверях, повернулись и, бросив на прощанье «Ну, работайте, работайте, не будем вам мешать», ретировались к себе в комнату и плотно прикрыли за собой дверь.

Марина сбегала в коридор, впустила в квартиру Бориса и по пути мельком взглянула на висевшие на кухне часы.

«Двадцать минут четвертого, — с тревогой подумала она, — видно, и впрямь случилось что-то непредвиденное. Раньше меня в это время никогда не трогали. Даже не звонили».

Проводив Бориса к себе и усадив его в тощенькое продавленное кресло — Капустинская уже сидела, заложив ногу за ногу, у нее на кровати, — Марина выжидательно посмотрела на своих коллег по агентству.

Ну?

Баранки гну, — сказала Валентина. — Давай, Летова, собирайся. Ехать пора. К тому же у тебя не поговоришь — предки твои небось сидят сейчас — ушки на макушке, а в таких домах, как этот, никакой звукоизоляции, а стало быть, — Валентина басовито хохотнула, — и никакой конспирации. Давай одевайся скорей — а ты, Борька, отвернись — видишь, девушка стесняется…

Ровно через четверть часа из плохо освещенного подъезда в холодную февральскую ночь вышли три человека и направились к темной, обсыпанной ледяной крупой машине. Как обычно это бывает в феврале, зима по ночам брала свое, хотя днем сквозь низкие облака временами пробивалось уже по-весеннему яркое солнце.

Пока Борис прогревал мотор и вытирал запотевшее стекло тряпкой, Валентина в нескольких словах рассказала Марине о последнем разговоре с Шиловой.

Хотя в салоне было холодно, как в нетопленой деревенской бане, Маринка с силой рванула стягивавший горло шарф: после рассказа Капустинской ей сразу сделалось жарко и стало нечем дышать.

Ну-ну, успокойся, — сказала Валечка, протягивая ей какой-то холодный и гладкий на ощупь предмет. — Глотни-ка вот лучше и закури — мозги на место и встанут.