Дик Фрэнсис - Банкир

Генри так откровенно восхищался жеребцом, что «Эктрин» в конце концов авансировал Оливеру Нолесу три из пяти миллионов, а оставшиеся два внесли частные вкладчики. Анализ семени был великолепен, владелец получил плату, и жеребец стоял во дворике в Хартфордшире рядом с Ротабоем, Летописцем и Длиннохвостым. Декабрь своим чередом подходил к Рождеству, деревья по всему Лондону засверкали лампочками, и по вечерам уныло валил мокрый снег. Повинуясь минутному импульсу, я отправил Кальдеру Джексону открытку с красивыми рельефными малиновками, желая ему всякого добра, и чуть ли не по возвращении с почты получил (на адрес офиса) послание (картинку с лошадью работы Стаббза) с искренней благодарностью и просьбой, если меня это заинтересует, как-нибудь навестить его усадьбу. В таком случае не могу ли я позвонить телефон прилагается.

Я позвонил. Он был приветлив и гораздо более непринужден, чем обычно.

«Подъезжайте», — сказал он, и мы условились на следующее воскресенье. Я сказал Гордону, куда собираюсь. Мы работали над межбанковской ссудой в девять с половиной миллионов на пять дней, которая выдавалась конкуренту, и для этого мало что требовалось сверх нескольких телефонных звонков и простого обещания. Мои волосы почти уже не вставали дыбом от размаха и скорости таких дел, и сам я на днях, заручившись лишь устным согласием Вэла и Генри, выдал семь миллионов ссуды на сорок восемь часов. Штука заключалась в том, чтобы не одалживать на более долгий срок, чем мы сами будем способны занять необходимые фонды:, если проморгаем, нарвемся на риск выплачивать более высокие проценты, чем ползаем по ссуде; процесс, физически ранящий Вэла Фишера. Был в прошлом случай, когда из-за клиента, задержавшего выплату, он должен был занять несколько миллионов на восемнадцать дней под двадцать пять процентов, и он так никогда от этого и не оправился.

Большинство наших сделок не были столь тяжеловесными, и следующей в моей повестке дня стояла просьба ссудить двадцать пять тысяч фунтов человеку, который изобрел корзинку для ненужных бумаг, приспособленную к использованию в автомобилях. Он нуждался в средствах для раскрутки. Я прочитал письмо Гордону, который быстро повернул большой палец книзу.

— Жаль, — сказал я. — Это крайне необходимая вещь.

— Слишком мало просит. — Гордон поместил левую руку меж колен и зажал ее там. — Так пропадали изобретения и посерьезней.

Я согласился с ним и написал короткую записку с выражением сожаления.

Вскоре после этого Гордон оторвал взгляд от своих бумаг и спросил меня, что я делаю на Рождество.

— Ничего особенного, — сказал я.

— Не собираетесь к вашей матушке в Джерси?

— Она в круизе по Карибскому морю.

— Мы с Джудит были бы не прочь... — он прочистил горло, — если бы вы присоединились к нам. Приезжайте на сочельник, останетесь дня на три, четыре. Только если захотите, разумеется. Не могу сказать, что у нас будет много развлечений... но, во всяком случае, мы вас приглашаем.

Благоразумно ли, подумал я, провести рядом с Джудит три или четыре дня, когда три или четыре часа в Аскоте отозвались таким мучительным искушением? Благоразумно ли, когда один ее вид пробуждает такое физическое желание, оставаться столько ночей — так близко — под ее кровом? Глупее некуда.

— Благодарю вас, — сказал я, — с удовольствием. — И подумал: ты чертов дурак, Тим Эктрин, и если тебе будет больно, то лишь по твоей собственной дурацкой вине.

— Вот и хорошо, — сказал Гордон, и, похоже, он вправду так считал.

— Джудит обрадуется. Она боялась, что вы собираетесь праздновать с друзьями помоложе.

— Я ни с кем не договаривался.

Он удовлетворенно кивнул и вернулся к своим занятиям, а я стал думать про Джудит, которая хочет, чтоб я оставался с ней, потому что, если бы она не хотела, меня бы не пригласили. Будь я в здравом рассудке, я знал бы, что идти не должен, но я знал, что пойду.

Усадьба Кальдера Джексона в Ньюмаркете, куда я попал в следующее воскресенье, оказалась образцом рекламной продукции, в которой каждая мелочь была продумана, дабы угодить публике до тошноты. Сам двор, прямоугольник, с трех сторон огороженный зданиями, украшала декоративная зеленая лужайка, в центре которой росло причудливое дерево, а перед денниками с малыми интервалами расставлены были ярко раскрашенные вазоны, сейчас пустые, без цветов. Еще имелись разбросанные там и сям парковые скамьи, и узорные решетки ворот и оград в виде завитков черного железа, и заметная издали арка с выпуклой надписью наверху: «Приют Отдохновения — здесь».

Сбоку, за пределами главного двора, стояло маленькое отдельное строение, выкрашенное в ровный белый цвет. На двери был большой выступающий красный крест с единственным словом под ним: «Приемная».

Двор и приемная были первое, что попадалось на глаза посетителям; дальше, загороженный деревьями, стоял собственно дом Кальдера Джексона, более укрытый от любопытных глаз, чем его бизнес. Я припарковался рядом с другими машинами на полоске асфальта и пошел звонить в колокольчик. Парадную дверь открыл слуга в белой форме. Дворецкий или санитар?

— Прошу вас, сэр, — почтительно сказал он, когда я представился. Мистер Джексон вас ожидает.

Дворецкий.

Интересно было увидеть драматическую шевелюру в домашней обстановке, напоминавшей чрезвычайно разросшуюся хижину былых времен. Мне запомнился громадный зал, дубовые балки, пол, вымощенный плитняком, ковры, мебель темного дуба, огромный кирпичный очаг, в котором горели толстые колоды... и Кальдер, идущий навстречу с широкой улыбкой и распростертыми объятиями.

— Тим! — воскликнул он, оживленно пожимая мне руки. — Очень рад вас видеть, очень, очень рад.

— Приятно знать, что это так, — сказал я. — Пойдемте к огню. Идите, согрейтесь. Не хотите выпить глоточек? И... о... это мой друг... — он указал на другого человека, уже стоящего у камина, — ...Ян Паргеттер.

Друг и я обменялись кивками и прочими телодвижениями, обычными при встрече незнакомцев, но имя щелкнуло в моем мозгу, как будто где-то я уже что-то подобное слышал, но не мог точно вспомнить.

Кальдер Джексон зазвенел бутылками и стаканами и, справившись у меня, протянул мне щедрую порцию шотландского виски.

— А вам, Ян? — осведомился он. — Добавить настойки?

Ах, да, вспомнил я. Ветеринар. Ян Паргеттер, ветеринар, который не возражает против сотрудничества с нелицензированными коллегами.

Ян Паргеттер заколебался, но все же протянул свой стакан, словно не устояв перед приятным искушением.

— Только немного, Кальдер, — предупредил он. — Я должен идти.

По моим прикидкам, ему могло быть лет сорок; солидный, вызывающий доверие, светлые седеющие волосы, пышные усы и вид человека, который к жизни относится по-хозяйски. Кальдер объяснил, что именно я отвел нож, нацеленный на него в Аскоте, и Ян Паргеттер сделал ожидаемые замечания насчет удачи, быстрой реакции и — кто мог хотеть убить Кальдера?