Дик Фрэнсис - Предварительный заезд

Я снял очки, посмотрел стекла на свет и надел их снова.

— Ладно, — негромко сказал я, — очень мило, что вы побеспокоились обо мне, но не могу же я вернуться, даже не попытавшись разобраться, верно?

Ведь мне оплачивают проезд, гостиницу и все прочее. Но думаю, — решил я пустить пробный шар, — вы могли бы рассказать мне, что вам удалось узнать.

Это избавило бы меня от утомительной беготни.

— Помилуй Бог, — взорвался Херрик, — ты хочешь, чтобы тебя привели за ручку, так, что ли? — Он прищурил глаза, поджал губы и в очередной раз оглядел меня. — Ну что ж, слушай, парень. Минувшим летом трое русских наблюдателей ездили в Англию на это трижды проклятое троеборье. Чиновники из подкомитетов, которых посылали для проработки деталей плана проведения конных соревнований на Олимпиаде. Я разговаривал со всеми тремя в их огромном Национальном олимпийском комитете на улице Горького, напротив музея Красной Армии. Они видели езду Фаррингфорда на всех соревнованиях, но между ним и событиями в России нет абсолютно никакой связи. «Нет, нет и нет» — вот их единодушное мнение.

— Что ж, — уступил я, — а что вы скажете о русской команде, приезжавшей на соревнования в Бергли?

— До них не доберешься, парень. Ты никогда не пробовал брать интервью у кирпичной стены? Официальный ответ гласил, что русская сборная не имела контактов ни с Фаррингфордом, ни с британским гражданским населением — тем более что они вообще не говорят по-английски. Я заранее был в этом уверен, но промолчал.

— А вы узнали что-нибудь о девушке по имени Алеша?

Услышав имя, Херрик подавился спиртным. Мои слова вызвали у него приступ гомерического хохота.

— Для начала, парень, Алеша вовсе не девушка. Алеша — мужское имя.

Уменьшительное. Как Дики от Ричард. Алеша — производное от Алексей.

— Да ну? — И если ты поверил этому трепу насчет покойного немца и его любовника — мальчишки из Москвы, — можешь выбросить все это из головы. Тебя за одни лишь такие разговоры засунут в кувшин и крепко заткнут пробкой. Здесь гомосексуалистов не больше, чем бородавок на бильярдном шаре.

— А остальные участники немецкой команды? Им вы смогли задать вопросы?

— С ними разговаривали дипломаты. Никто из гансов ничего не знает о делах Крамера.

— А сколько Алеш может быть в Москве? — осведомился я.

— А сколько Диков в Лондоне? — вопросом на вопрос ответил Херрик.

— Население обоих городов примерно одинаково.

— Выпьете еще? — перебил я. Журналист поднялся и оскалил зубы в подобии улыбки. Но тяжелый взгляд ничуть не смягчился.

— Я принесу, — сказал он, — если ты меня субсидируешь.

Я дал ему пятерку, которую отложил про запас. Здесь расплачивались только иностранной валютой, сказал мне бармен. Рубли и деньги стран Восточного блока не принимали. Этот бар предназначался для гостей с той стороны железного занавеса, которым следовало оставить здесь как можно больше франков, марок, долларов и иен. Сдачу возвращали очень точно в той же валюте, которой расплачивался посетитель.

После следующего стакана Малкольм Херрик слегка оттаял и рассказал мне о своей работе в Москве.

— Прежде британские корреспонденты торчали здесь дюжинами, но сейчас большинство газет их отозвало. Осталось пять-шесть человек, не считая парней из агентств новостей, типа «Рейтер» и ему подобных. Дело в том, что если в Москве происходит что-нибудь важное, то об этом сначала узнают за границей. Потом новости возвращаются к нам по радио от всемирной службы новостей. Мы с тем же успехом могли бы получать всю информацию об этой стране у себя дома.

— Вы можете разговаривать по-русски? — прервал я его рассказ.

— Нет. Русским не нравится, когда приезжие владеют их языком.

— Но почему?

Он с жалостью посмотрел на меня.

— Их принцип — держать русских подальше от иностранцев, а иностранцев — подальше от своих. Иностранцы, постоянно работающие в Москве, должны жить в специальных домах с русскими охранниками в воротах. Мы даже офисы устраиваем там. И поменьше выходить из дому, так-то, парень. Новости приходят ко мне сами. По телексу из Лондона.

Казалось, что Херрик не столько удручен своим положением, сколько просто циничен. Я задумался о том, какого рода истории он сочинял для «Уотч», газеты более известной своими эмоциональными крестовыми походами против выбранных наугад противников, чем точностью. Я редко читал эту газету, так как ее обозреватель скачек лучше разбирался в орхидеях, чем в событиях на ипподроме Аскот.

Мы допили наконец свое виски и встали, чтобы уйти.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил я. — Можно ли позвонить вам, если мне что-нибудь придет в голову? Ваш номер есть в телефонной книге?

Херрик в очередной раз тупо посмотрел на меня. Правда, на этот раз в его взоре можно было угадать торжество победителя. Мне не светило преуспеть там, где он потерпел неудачу, говорил этот взгляд, и лучше было бы вообще не лезть в это дело.

— В Москве нет телефонной книги, — с плохо замаскированным торжеством сказал он. Теперь уже я тупо уставился на собеседника. — Если тебе нужен телефонный номер, ты должен обратиться в справочную службу. Там тебя, наверно, спросят, зачем тебе телефон, и назовут, если сочтут, что тебе следует его знать.

Он вынул из кармана репортерский блокнот на пружинке, записал свой номер и подал мне вырванный листок.

— И вот что, парень, звони из уличных автоматов. Не разговаривай по телефону в номере.

Когда я вышел на улицу, с неба вперемешку хлестал дождь и сыпался снег, хотя снега было больше. Я пробежал две сотни ярдов, отделявших меня от «Интуриста», взял ключи, поднялся в лифте и сказал по-английски «добрый вечер» пухлой леди, сидевшей за столом и наблюдавшей за коридором, по сторонам которого располагались номера. Ни один человек, вышедший из лифта, не мог бы миновать ее по пути к номеру. Она бесстрастно изучила мою внешность и сказала что-то по-русски. Я предположил, что это означало «доброй ночи».

Моя комната находилась на восьмом этаже и выходила на улицу Горького.

Задернув занавеску, я зажег настольную лампу.

Мои вещи были аккуратно разложены по местам, но что-то было не так.

Заглянув в выдвижные ящики, я почувствовал, что по моей спине и ногам пробежали мурашки. Пока меня не было, кто-то обыскал комнату.

Я лежал в постели, глядел в потолок, освещенный включенной лампой, и гадал, что же меня так встревожило. Я не был шпионом. Настоящий шпион должен был бы чувствовать себя как дома среди людей, пытающихся выяснить его подноготную. Скорее ему было бы не по себе, если бы его оставили без внимания. Я с удовольствием читал книги о таких людях и даже в какой-то степени усвоил их жаргон — например, знал, что слово «крот» означает агента, внедрившегося в иностранного разведку, понимал, кто такой «агент-невидимка», что значит «подготовить крышу» и многие другие выражения. Но миру, в котором я обитал, эти слова были так же чужды, как ядовитый черный скорпион накрытому к завтраку столу.