Дик Фрэнсис - Серый кардинал

Один раз, шаркая забинтованными ногами, я исследовал второй этаж отеля по всей его длине, разглядывая площадь из открытых дверей. Одной, второй, как я подошел к небольшой гостиной, обставленной креслами и маленькими столиками. Я определил, что она находилась прямо над главным вестибюлем и парадной дверью, открытой для всех. Из окна виднелась неотмеченная дорожка, по которой я вел по камням площади отца.

Кто-то... кто-то... если у него хватило нервов, мог встать, укрывшись за длинными, до пола, цветастыми шторами, положить ствол ружья 22-го калибра на подоконник и выстрелить через герани в теплую ночь.

Заинтересовавшись, отец спросил у управляющего имена людей, ночевавших в отеле в среду. И, хотя книга регистрации была открыта для всех, ни одной знакомой фамилии не попалось.

— Неплохая попытка, Бен, — вздохнул отец. Полиция сделала такую же неплохую попытку, конечно, по долгу службы и с таким же результатом.

К утру понедельника Мервин арендовал пустое помещение на одной из боковых улиц, выходящих на площадь, и одолжил стол для Кристэл и несколько складных стульев. Кампания застопорилась на два дня, пока он не выманил у друзей принтер, чтобы со скоростью, достойной награды, и за минимальную цену восстановить печатание плакатов и листовок. И во вторник ко второй половине дня неутомимые ведьмы, Фейт, Мардж и Лаванда, превратили пустое помещение в работающий на полных оборотах офис с мобильным телефоном и чайником.

В понедельник и во вторник Джордж Джулиард заполнял все газеты и оживлял некоторые ток-шоу на телевидении. А утром в среду произошло чудо.

Мервин прикрепил клейкой лентой на стену новую крупномасштабную карту и показал мне дороги, по которым я должен ездить (ступни почти зажили), а Фейт и Лаванда будут звонить в еще не охваченные двери. За отсутствием мегафона (сгорел) мне предоставлялось удовольствие трубить в рожок, или, вернее, нажимать на клаксон «рейнджровера» достаточно громко, чтобы объявить о нашем появлении. Но не так оглушающе, чтобы помешать мастери уложить спать младенца, наставлял меня Мервин. Матери младенцев (он помахал передо мной пальцем) как маятник. Их выбор, кому поставить крестик, меняется каждую минуту. Поцеловал малыша — получил голос. Сотни тысяч политиков не могут ошибаться на всем протяжении истории.

— Я буду целовать каждого младенца, какой попадется на глаза, — опрометчиво пообещал я.

Мервин хмуро посмотрел на меня. Он не понимал шуток. А я вспомнил недавний урок отца.

— Никогда не шути с полицейскими. У них нет чувства юмора. Никогда не вышучивай политику. Это всегда воспринимается как оскорбление. Всегда помни, что ты можешь обидеть, всего лишь вскинув брови. Помни, если ты сомневаешься, не обидел ли случайно, значит, обиженный обязательно есть.

— Нежели люди такие глупые? — вытаращил я глаза.

— «Глупые», — повторил он с наигранной строгостью, — слово, которое тебе не следует прикладывать к людям. На самом деле они могут быть абсолютно тупыми. Но если ты назовешь их глупыми, то потеряешь их голоса.

— И ты хочешь, чтобы глупые люди голосовали за тебя?

— Не шути, — засмеялся он. Утром в среду отец уехал в Лондон. И произошло чудо. В самодельном офисе были только Мервин, Кристэл, Фейт, Мардж, Лаванда и я. Наша группка изо всех сил старалась сохранить лицо. Даже при том, что у нас не было компьютера (подсчет расходов на пакетики чая), копировальной машины (расписание заданий для активистов) и факса (отчеты из таких отдаленных галактик, как Куиндл). В офис вошла Оринда.

Вся работа остановилась.

Бледно-цитрусовая гамма: брюки, жакет, лента на голове. Золотые цепочки. Она держала в руке черную сумку из кожи ящерицы и солидный рулон бумаги.

Оринда окинула взглядом пустую комнату, чуть улыбнулась Мардж и остановила внимание на мне.

— Я хочу с вами поговорить, — спокойно бросила она. — На улице.

Я последовал за ней. Она вывела меня на тротуар, и мы стояли там под солнцем, а прохожие обходили нас.

— После субботы я многое обдумала, — объявила она. — В воскресенье утром примерно в половине девятого у меня в доме появился журналист. Он буквально ворвался в дверь, по-моему, это называется «сторожить на ступенях».

Она замолчала. Я неуверенно кивнул.

— Он спросил, рада я или жалею, что вы не сгорели? Вы и ваш отец.

— Ох!

— Так я первый раз услышала о пожаре.

— Удивительно, что никто не позвонил вам.

— Я выключаю телефон, когда ложусь спать. Мне и так трудно бывает заснуть.

— Ясно, — промямлил я.

— Журналист хотел знать мое мнение об информации, которую он собирался передать в печать. Он писал, что нападения на Джорджа Джулиарда, грозившие политику почти верной смертью, были сделаны для того, чтобы он отступил, снял свою кандидатуру, освободив дорогу для моего возвращения.

Она опять замолчала, изучая мое лицо.

— Вижу, эта мысль для вас не нова, — продолжала она.

— Не нова. Но я не думаю, что это сделали вы.

— Почему?

— Вы обижены. Вы в ярости. Но вы не будете убивать.

— Когда вам исполнится восемнадцать?

— Через десять дней.

— Тогда считайте, что это подарок к вашему вступлению во взрослый возраст. — Она всунула мне в руки рулон бумаги. — Это ради вас. Потому что вы... — Она резко замолчала и сглотнула. — Используйте как хотите.

Я с любопытством раскатал тугие листы и держал их, широко расставив руки, чтобы они снова не свернулись. Наверху одного крупными буквами было написано:

«ОРИНДА НЭГЛ ГОВОРИТ — ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЖУЛИАРДА».

Знаю, у меня отвисла челюсть.

— Здесь десять таких плакатов, — просто пояснила она. — Они все одинаковые. Я напечатала их сегодня утром. Если хотите, их можно напечатать сотни.

— Оринда... — Я потерял дар речи.

— Вы показали мне... на скачках... — начала она и опять замолчала.

— Вы такой молодой, но вы показали мне, что можно жить и с невыносимым разочарованием. Вы заставили меня заглянуть в себя. И кстати, я не хочу, чтобы люди думали, будто я подожгла старую штаб-квартиру, чтобы избавиться от вашего отца. Поэтому я присоединяюсь к нему. С этого момента я буду всеми способами поддерживать его. Не стоит прислушиваться к тем людям, которые говорят, будто он ограбил меня. Не знаю. Надо быть по-настоящему правдивой, а правда так ужасает... Не знаю, может быть, я почувствовала облегчение от того, что мне не придется уезжать в Вестминстер... Но мне нравится работать с избирателями, и это обиднее всего... Те люди, с которыми я так много работала, оттолкнули меня ради какого-то чужого человека со стороны.

Она замолчала и почти с отчаянием посмотрела на меня. Ей хотелось увидеть, способен ли я понять ее. А я так хорошо ее понимал, что импульсивно наклонился и поцеловал в щеку. Вспышка фотоаппарата.