Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

– Так она о ком же больше сокрушается, – улыбнулся Щетинин, – о муже или о шести тысячах?

– Ах, да ведь и шесть тысяч, знаете, деньги не малые, – вздохнула Ангелина Тимофевна.

Когда Щетинин и Костя вышли на улицу, уже совсем стемнело. Небо было покрыто рваными, грязными облаками; жалкая бледная полоска заката еще чуть тлела над домами, но с севера, постепенно закрывая ее, наползала огромная черная туча; фиолетовые вспышки молний метались низко над горизонтом; свежий ветерок, впервые за много дней, прошумел в верхушках деревьев.

– Со мной поедете или пешком? – спросил Костя, выводя мотоцикл на дорогу.

– Нет уж, чеши-ка ты сам по себе, – проворчал Максим Петрович. – Мне, брат, еще до пенсии дотянуть надо…

Костя засмеялся и, отравив чистый вечерний воздух ядовитыми выхлопами газа, сломя голову помчался под гору.

Максим Петрович шел медленно, с наслаждением вдыхая сразу повлажневший воздух. В клубе кончилось кино. Шумливая стайка девушек обогнала Щетинина. Они смеялись, что-то рассказывали, перебивая друг друга, то понижая голоса до шепота, то взрываясь громкими восклицаниями и смехом. Гремела радиола, выставленная каким-то любителем оглушительной музыки на подоконник. Где-то далеко, на реке, вспыхнула радостная песня. «И снег, и ветер, и звезд ночной полет», – свежо, мужественно выговаривали молодые голоса… И мирно, ласково сияли огни в распахнутых настежь окнах домов, и всем живущим в этих домах, видимо, было хорошо и спокойно, и во всем чувствовалась удовлетворенность прожитым днем и несокрушимая уверенность в том, что и завтрашний день будет прожит не хуже минувшего – так же разумно и содержательно.

Неприятное чувство досады шевельнулось в душе Максима Петровича: чертова все-таки профессия! Всем хорошо, всем спокойно, все через час-другой погасят огни, улягутся по кроватям и будут беззаботно спать, а ему предстоит, вероятно, опять, как всегда, дожидаясь сна, ворочаться с боку на бок, в сотый, в тысячный раз перетасовывая в уме детали, факты, обрывки показаний, сопоставляя их друг с другом, пытаясь нащупать, ухватить кончик какой-то невидимой ниточки, которая помогла бы распутать очень уж что-то хитро запутавшийся клубок… Библиотекарша, разумеется, давеча без всякой задней мысли спросила об изваловском деле, а ему, Максиму Петровичу, в этом, в сущности, праздном вопросе послышался как бы упрек, как бы осуждение его плохой работы. А ведь почти всякий день подобные вопросы, – то Марья Федоровна спросит, то случайно встреченный знакомый, то из области позвонят… И снова, и снова беспокойная мысль не дает отдыху, забвенья, снова безжалостная, неумолимая дрель ввинчивается в голову: кто?

И снова – все те же привычные версии, и мысль не в силах оторваться от этого крохотного клочка садовской земли, не может прянуть ввысь, вообразить кроме примелькавшегося еще что-то, новое, глубоко запрятанное от глаз, но, может быть, наивернейшее…

Вон Костя успел придумать этих версий чуть ли не десяток. Фантазер! Он везде, во всем готов искать кончик неуловимой нити. Даже в убитом Артамонове пытается найти, чудак этакий, ключ к разгадке… Не смешно ли? Молодость, конечно, горячий конь, необъезженный…

Когда Щетинин подходил к дому, первые крупные капли дождя звонко зашлепали по железным и шиферным крышам поселка. Он застал Костю уминающим за обе щеки остатки обеденного лапшевника. «Горячий конь» разглагольствовал с Марьей Федоровной о новом, только что вышедшем романе Макара Дуболазова «Янтарные закрома». Наскоро, без аппетита проглотив ужин, Максим Петрович, сказав – «Ну, мать, нам пора!» – повел Костю ночевать в сад, в плетневый кильдимчик, где хранились старые ульи, рамки, вощина и прочие принадлежности пчеловодного хозяйства. Там, на ворохе душистого сена, покрытого лоскутным одеялом, улеглись они, прислушиваясь к шуму дождя, налетавшего порывами, к далеким глухим раскатам приближающейся грозы. Костя молчал, покуривая вонючую сигаретку. Максим Петрович ждал, когда он начнет выкладывать новости.

– Да-а, – протянул наконец Костя. – Трудная вещь – искусство. Вот роман Дуболазова. И тема вроде бы неплохая, и люди выведены. А не искусство… Эрзац!

– Иди-ка ты со своим Дуболазовым знаешь куда! – раздраженно сказал Максим Петрович. – Ты давай рассказывай, что в Садовом!

– В Садовом-то? – затянувшись, переспросил Костя. – Что ж – в Садовом… Странные дела творятся в Датском королевстве…

– Давай, давай, не тяни…

– Юмористика! – засмеялся Костя. – Бабка Ганя померла!

– Хороша юмористика!

– Нет, просто я не так выразился… Бабку, конечно, жалко. Юмор же начался дня через три. Похоронили старуху за счет совхоза, замкнули избу, и тут, представьте себе, из города наследнички заявились.

– Наследники? – удивился Щетинин.

– Ну да, что ж такого? Какие-то две гражданки приехали, назвались племянницами, предъявили документы – все правильно. Я их видел, расспрашивал: сестры. Одна в «Гастрономе» продавщицей, другая – больничная сиделка или нянюшка, что ли… Но обе, видать, барахольщицы. Решили продать бабкину мазанку. Покупателей, конечно, черта с два нашлось – вы же помните, что это за дворец? Пропутались они весь день без толку, опоздали к автобусу и остались ночевать. И вот тут, – Костя хихикнул, – вот тут-то и пошла юмористика. В бабкиной хате объявилось привидение.

– Ты что – шутишь? – нахмурился Максим Петрович.

– Ничуть. Самое настоящее, так сказать, классическое привидение, судя по их рассказам: по чердаку ходило, вздыхало, стонало, чихнуло даже разок… Короче говоря, набрались девки страху, да рано утром, ни свет ни заря, с первым же автобусом и подались восвояси.

– Черт знает, какая чушь! – проворчал Максим Петрович.

– Сначала и я так подумал. А потом думаю – а может, не чушь? Помните, говорил же Евстратов про огонь, что будто бы у бабки по ночам светился… Короче, забрался я на чердак, оглядел его внимательно…

– Ну?

– Увы, ничего подозрительного! Пыль, хлам… Следы натоптаны, но все женские, девки эти натоптали, когда хозяевали в хате, глядели, чего б из бабкиного барахла продать, чего с собой увезти…

– Так, а дальше?

– Что дальше?

– Дальше-то что? Что еще привез?

– Все.

– Как – все?

– А так – больше ничего.

Максиму Петровичу захотелось выругаться, но злость на Костю была так сильна, что он даже выругаться не сумел.

– И ты с такой чепухой сорвался из Садового?

– Ну… – виновато, неуверенно промямлил Костя. – Я еще думал – может, какие руководящие указания у вас есть?

С минуту Максим Петрович молчал, ожидая, когда гнев отпустит горло.

– Слушай, – сказал он строго, справившись с собой. – Если ты из-за каждого нового журнала будешь бросать порученное дело и срываться с места…