Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

Однако ежели тот крестовый монстр, за которым так ловко скрывался товарищ Малахин, только лишь и делал, что сиял да подмигивал, – этот вдруг пустился в житейские разговоры:

– Здравствуйте, товарищ Щетинин, – сказал он развязно, – вот шел мимо, дай, думаю, зайду к болящему, еще разок от имени семейства покойного Валерьяна Александровича поблагодарю…

– Послушайте… – почему-то с необычайным трудом шевеля губами, произнес Максим Петрович. – Послушайте, на каком основании вы ночью, когда все добрые и честные люди спят…

– Э, что там! – перебивая Максима Петровича, воскликнул товарищ Малахин. – Что там – ночь! Самое ночью-то и дела делать… Но я к вам, собственно, не только за тем пришел, чтобы принести благодарность за вашу, не сочтите за комплимент, великолепную работу… Я и еще кое-что хочу, так сказать, довести до вашего сведения, чтобы вы не очень-то петушились, милейший, а именно…

Тут он, приподнявшись, пошарил рукой по стене и включил электричество. При ярком свете Максим Петрович увидел, что товарищ Малахин пьян, да от него и запах валил перегарный, сивушный, чего Максим Петрович терпеть не мог. И снова, но с еще большим трудом шевеля губами, он прошептал:

– По-слу-ш-шай-те…

– Молчать! – рявкнул Малахин, откуда-то, как бы из воздуха, выхватив королевскую корону и напяливая ее себе на лысину.

Максим Петрович даже застонал: да что же это, в самом деле! Что это за розыгрыш, за маскарад такой! Выгнать этого пьяного мерзавца, в шею вытолкать бы из дома, да ноги тяжелы, не ходят, руки не подымаются, а губы уж и пошевелиться, что-нибудь даже шепотом сказать не в состоянии…

– То-то, дурачок… Лежи уж лучше, помалкивай! – сказал товарищ Малахин, неожиданно вдруг по-хамски переходя на «ты». – Помалкивай, говорю, – добавил он, – помалкивай, раз не вашего это телячьего соображения дело…

И, не сказать бы – с ужасом, а скорее – с удивлением увидел вдруг Максим Петрович, как на его глазах преобразился Малахин: ноги куда-то делись у него, вместо них вторая выросла малахинская голова, вместо двух рук сделалось четыре, и в них – черт знает что! – клейноды появились: в левых руках – державы, похожие на те арбузики, что Марья Федоровна засаливала в зиму, а в правых – жезлы, долженствовавшие, конечно, обозначать царские скипетры…

Но скипетры ли? Максим Петрович пригляделся внимательнее, до боли в глазах напряг свое зрение и вдруг вскрикнул, – то есть это ему так показалось, что вскрикнул, на самом-то деле он лишь только промычал невнятно:

– Ключ! Ключ!

Да, двухголовый, четырехрукий товарищ Малахин, нахально ощериваясь обоими – верхним и нижним – ртами, держал в двух своих правых руках тяжеленные гаечные ключи, и ярко, четко поблескивала на ржавчине металла вырубленная зубилом метка: «С. Л.».

– А, собственно, чего ты кричишь? – насмешливо, двумя ртами, сказал товарищ Малахин. – Чего кричишь? Чего кричишь? Чего кричишь? – вдруг быстро-быстро затараторили обе его головы. – Чего кричишь? Чего кричишь?

И с этими словами он кинулся на Максима Петровича и замахнулся сразу двумя ключами… И тут уж Максим Петрович действительно закричал во весь голос от ужаса и… открыл глаза.

Розовое, голубое, серебряное утро глядело в чистенькие окна; дивный запах жареных оладьев доносился из кухни. Нагнувшись над кроватью, с озабоченным лицом стояла Марья Федоровна и, легонько поталкивая мужа в бок, встревоженным голосом повторяла:

– Да чего ж ты кричишь так? Чего кричишь, господи боже мой! Или привиделось что?

Глубоко и облегченно вздохнув, Максим Петрович приподнялся на локте, искоса глянул на тумбочку: папка с делом лохмотовского сельпо лежала на месте.

Без всякого аппетита жевал Максим Петрович румяные, посыпанные сахаром пухлые оладьи, до которых всегда бывал большой охотник и которые Марья Федоровна действительно приготовляла мастерски. Ничего ему не хотелось – ни есть, ни пить; в голове реял какой-то колеблющийся туман. Он так невпопад, ни к селу ни к городу, отвечал на вопросы Марьи Федоровны, что она подумала нехорошее и, скоренько после утреннего чая убравшись по хозяйству, побежала в больницу рассказать врачу о странном состоянии мужа и посоветоваться – что же теперь делать.

Оставшись один, в тишине, Максим Петрович как-то вдруг сразу успокоился и попробовал уловить причину той растерянности, которая овладела им после пробуждения от крайне тяжелого и болезненного сна.

Следовательская работа Максима Петровича всегда заключалась в том, что он кропотливейше искал факты, иные запрятанные столь глубоко, что требовались недели и месяцы для отыскания их. На протяжении длительного (и даже очень длительного) времени факт за фактом, крупица за крупицей, с великим трудом разысканные Максимом Петровичем, собирались в его папке, и далее задача его состояла в том, чтобы расставить эти факты в таком логическом порядке, который позволил бы нарисовать точную, верную до мельчайших подробностей картину совершенного и утаиваемого преступления.

Так было изо дня в день, из года в год: неутомимые и порою чрезвычайно трудные и даже опасные поиски фактов.

Сейчас же произошло нечто необычайное, показавшееся Максиму Петровичу даже фантастическим: факты и обстоятельства с исключительной легкостью, как-то сами собою, почти без его участия, выстроились, соединились перед ним и воссоздали яркую картину длинного ряда преступлений, совершенных в разных местах, в разное время, но с одним главным действующим лицом, имя которому Бардадым.

Факты соединились и расставились в следующем порядке.

Первый. – Записка на серой бумаге, где впервые на сцене появляется некий Бардадым, предупреждающий торговых жуликов о ревизии, которая состоится 10-го мая. Дату написания этого документа следует предполагать, таким образом, где-то накануне 10-го, то есть накануне убийства учителя Извалова.

Второй. – Судя по бумаге (оберточная, масляные пятна), записка писана работником прилавка, писана спешно, сейчас же после получения самим писавшим такого же тревожного сигнала, что заставляет предположить, что некий Бардадым предупреждал не одного завмага, а нескольких или даже, может быть, всех.

Третий. – Отсюда сами собою напрашиваются выводы: во-первых, Бардадым есть лицо, которому подчиняются завмаги сельпо («Бардадым велел»); во-вторых, человек этот прежде всего сам заинтересован в том, чтобы «все было в ажуре», ибо прежде всего сам несет ответственность за торговые дела в районе; в-третьих, таким человеком может быть только тот, кто скрывается за кличкой «Бардадым», и человек этот есть не кто иной как Малахин.