Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

Максим Петрович молча барабанил пальцами по столу. Да, конечно, произошло именно то, чего он так боялся: мальчишеский азарт, желание удивить, отличиться – вот, мол, все сам сделал, без вашей помощи, извольте получить… Ах, дурачок, дурачок!.. Хорошо, что так кончилось, а ведь могло бы…

– А я, знаешь ли, вчера Голубятникова допрашивал, – как-то вяло, без интереса, сказал Муратов. – Целый час с ним бился…

– И что же? – вежливо, но тоже без интереса, осведомился Максим Петрович.

– Стопроцентный псих! – принимаясь за любимое свое занятие – шагать по комнате, – вздохнул Муратов. – Третьего дня сгоряча доложил в область, а теперь… Черт его знает, что с ним делать! По всей видимости, дальше психиатрички дело его не пойдет, а? Твое мнение?

– Да, видимо, так, – согласился Максим Петрович. – Андрей Павлыч! – круто обернулся он к шагающему Муратову. – Вам известно, что Малахин себе на берегу Черного моря огромный домище сооружает?

– Что-о! – враз остановился Муратов. – Малахин? На берегу моря?

– Вот именно. Не слыхали?

– Понятия не имею… Так что?

– Да вот, – Максим Петрович похлопал ладонью по папке с делом лохмотовского сельпо. – Подозреваю, что здесь какая-то связь имеется…

– С ограблением магазина?

– Не только с ограблением, но и еще кое с чем… Тут, Андрей Павлыч, сдается мне, дело широко поставлено. В районном-то масштабе – наверняка.

– М-м… – неопределенно промычал Муратов, пускаясь снова в путешествие по комнате. – Вон оно что… Да-да-да… Занятно! Это, знаешь ли, мысль! Дело в том, что вчера новые сигналы поступили…

– Еще магазин? – Максим Петрович так и подскочил на стуле.

– Нет, брат, посерьезней. Райпотребовский промкомбинат. Валяльное производство, в частности. Десятками тысяч пахнет дельце.

– Он! Он! – воскликнул Максим Петрович. – Бардадым!

– Что? – не понял Муратов. – Как ты сказал?

– А-а! – пропела, входя, Марья Федоровна. – У нас гости, оказывается… Почему не в постели? – накинулась она на мужа. – Хоть бы вы, Андрей Павлыч, на него повлияли: всю ночь кричал, метался, и вот тебе – вскочил!

– Да я, Машута, вполне здоров, – виновато, оглядываясь на Муратова, словно ища в нем поддержки, начал было Максим Петрович, но Марья Федоровна уже взбивала подушки, поправляла кровать, всем своим видом показывая суровую непреклонность.

Цепкими, маленькими смуглыми ручками она ухватила мужа за плечи, как бы помогая ему подняться со стула, подталкивая его к кровати. Спустя минуту Максим Петрович уже лежал в постели, безоговорочно покорившись жене.

– Вот так-то лучше, – успокаиваясь, проговорила Марья Федоровна, заботливо подтыкая под мужнины бока одеяло. – Распрыгался… Тебе, милочка, покой предписан, так ты, будь добр, выполняй предписание… Да вот, кажется, и доктор, – прислушалась она к какой-то возне в сенях. – Входите, входите, доктор! Пожалуйте! Там не заперто!

– Это не доктор, – просовывая голову в дверь, сказал Костя. – Это я…

– Господи! – ахнула Марья Федоровна в ужасе, оглядывая Костю. – Что же это у тебя с глазом-то?

– Да так, знаете, вчера одна история вышла…

– Ну, что? – спросил Муратов. – Выяснил?

– Три человека подтвердили, что видели Клушина в Борках между двенадцатью ночи и шестью утра, – сказал Костя. – Чистейшее алиби… Здравствуйте, Максим Петрович!

Чем-то таким язвительным хотел ответить Максим Петрович Косте на его приветствие, чем-то таким, что пригвоздило бы самоуверенного, увлекающегося мальчишку, хоть чуть остепенило бы его, осадило подлинно жеребячью прыть и вздорное тщеславие. Но он не успел и рта открыть, как на пороге появился милиционер Державин и доложил Муратову, что на проводе Областное Управление и что приказано начальника к телефону немедленно.

– Заварилась каша! – махнул рукой Муратов. – И дернула ж меня нелегкая за язык… Ну, что я им скажу? Еще, мол, парочка убийц объявилась? Анекдот!

Так же шумно, как появился, он вышел из комнаты. Заурчала «Победа», мелькнула голубым облачком мимо окон, рявкнула в переулке – и наступила тишина. Лишь из-за стены доносились какие-то мелкие домашние звуки – стук ножа о кухонную доску, звяканье ложки, шипение сковороды: это Марья Федоровна священнодействовала, приготовляя обед.

– Ну-у? – с легкой усмешкой спросил Максим Петрович почему-то вдруг сразу оробевшего Костю. – Нарезвился? Наигрался в Порфирия Петровича?

Костя поежился: он-таки ждал разноса.

– Вижу, вижу, – продолжал Максим Петрович, в упор разглядывая Костю, – отличился! И фонарь здоровенный, радужный… И щекой вроде бы пол подметал… Красиво!

– Но позвольте, Максим Петрович, – заговорил наконец Костя, – я все учел, знал, на что иду…

– Э! – махнул рукой Максим Петрович. – Знал! Учел! Ты, милейший, самого главного не знал и не учел.

– Чего же? – уже готовый к спору, почти задираясь, спросил Костя.

– Того, во-первых, что дядя Петя – не Раскольников, да и ты не тово… не Порфирий…

Костя закусил губу.

– И того, во-вторых, и, между прочим, самого главного, что брать такого фрукта, как твой дядя Петя – это не в игрушки играть. Не в одиночку надо, а группой… Ну, ладно, – вдруг подобрев, видимо жалея смущенного Костю, заключил Максим Петрович, – слава богу, что все хорошо кончилось, я рад за тебя…

– Нет, вы понимаете, а вдруг бы у меня это не мелькнуло? – изображая на своем лице не только удивление, но как бы еще и ужас, воскликнул Костя, добравшись в рассказе до того места, где он, скучая, сидел на симферопольском вокзале и в ожидании поезда перебирал в памяти разные разности. – Ну, хорошо, пусть не он убийца Извалова, но ведь тоже – каков судак, подумайте! На меня, знаете, какое-то ясновидение тогда нашло, честное слово… А? Может быть? Как по-вашему? Сижу, вспоминаю – как это у Артамонова в «Записках», наизусть выучил: «Я взглянул на противника и узнал, не мог не узнать эту странную асимметрию лица, всегда так неприятно поражавшую всех, кто впервые видел Петрова»… И как-то сразу же, понимаете, мгновенно вспомнил – еще в другом месте Артамонов описывает заикание Петрова… Да еще шрам от лейтенантской пули… Батюшки! Да ведь это же он – дядя Петя, Петр Иваныч Клушин! И так все дальше прекрасно шло – звено к звену, петелька к петельке… – Костя вскочил, забегал по комнате. – Но кто же все-таки убил Извалова? Кто? – чуть ли не заорал он, с разбегу останавливаясь перед Максимом Петровичем.

– Послушай, – как-то странно усмехнувшись, сказал Максим Петрович. – Вот есть, понимаешь, такое определение: угол, измеряющий видимое смещение светила. Как это одним словом называется – знаешь?

– Ну, параллакс, – не сморгнув глазом, ответил Костя. – Это что – кроссворд?