Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

– И напачкал же я вам, – сказал Костя покаянно, заметив, как загрязнил скатерть, и пытаясь сдуть со стола табачные крошки и пепел. – Я сейчас уйду…

– Да нет, что вы! Пожалуйста, пожалуйста… Если вам надо – сидите. Может, я вам помешала? Я ненадолго, приехала вот на дом да на сад взглянуть. А то, знаете, яблоки уже подходят, падают. Надо подсобрать, которые спелые… Пропадут ведь, жалко…

Говоря и стараясь быть с Костей любезной, Извалова прошлась по комнате, заглянула в спальню. Глаза ее, цепкие, быстрые, ощупывали обстановку: все ли в порядке, не пропало ли что в ее отсутствие?.. Костя понял ее взгляд. У него зарделись щеки от ее ощупывающих, проверяющих глаз, от того, что Извалова застала его в доме, и, не стесняясь, наводит при нем контроль. Наверное, надо было промолчать, сделать вид, что он ничего этого не заметил, но подозрительность Изваловой вынуждала, и Костя, точно он нес ответственность за сохранность изваловского домашнего имущества, сказал ей, доставив себе этим только еще большее чувство неловкости:

– Все цело, не беспокойтесь… У вас соседи хорошие – приглядывают и за домом и за садом. Особенно тетя Паня, каждый день заходит. Дом кругом оглядит, в саду проверит. Вчера подпоры переставляла, жучков каких-то с яблонь сняла. И Пирату она поесть носит…

– А вокруг яблонь землю не взрыхлила! – перебив, сказала Извалова недовольно. – Хотя я прошлый раз ей говорила. Ведь я же не бесплатно, я ей пообещала три рубля заплатить. И падалицу разрешила подбирать… Вы не знаете, много было падалицы?

– Вот этим, простите, я не интересовался, – ответил Костя сухо.

Ему было уже неприятно говорить с Изваловой. Сколько приходилось встречаться с ней – всегда она возбуждала в нем неприязнь, которую ему было трудно удержать в себе, не показать, вот как сейчас. Недалекость, мелкость души, мещанский практицизм существовали в ней на удивление обнаженно, самоуверенно, почти вызывающе-нагло. Учительница! Неужели и в школе она такая? Что же может передать она детям, какие качества им привить? Говорят, сам Извалов уговаривал ее оставить учительство, перейти на какую-нибудь иную работу, только не с детьми. Возмутилась: «Я диплом учительского института имею, нечего мне указывать!».

Костя поспешно затолкал в карман сигареты и вышел на крыльцо. В переулке против калитки стоял запыленный, заезженный «газ»-вездеход с брезентовой крышей, на котором ездил зять Изваловой Малахин. Машина была райпотребсоюзовская, использовать ее полагалось только для служебных нужд, но Малахин рассматривал ее как личную собственность и гонял по своим делам налево-направо без зазрения совести, как ему вздумается. Чтобы ничем себя не связывать, он зачастую обходился без шофера – правил машиною сам.

Костя поглядел с крыльца: с кем же в этот раз приехала Извалова – с шофером или самим Малахиным?

На дворе находился Малахин – в светлом, мешковато сидевшем чесучевом костюме, сетчатой капроновой шляпе на крупной, вдавленной в плечи голове, невысокий, тяжеловесный, с крутым брюшком, – той комплекции, которую иные районные начальственные лица считают чуть ли не полагающейся при своих должностях, чтобы даже вид свидетельствовал о начальственном положении и внушительно действовал на подчиненных.

Малахин стоял в малиннике, у забора, что тянулся в глубине двора от дровяного сарая до дяди Петиной усадьбы, и, нагибаясь, поднимая ветви, что-то разглядывал в зарослях. Наверное, его сердило, что малинник ненужно, бестолково разросся, глохнет без ухода и теряет в тесноте плодоносность, а спелая ягода осыпается на землю, достается воробьям и соседским курам. Конечно, это должно было его сердить – в райцентре у него при доме тоже сад и малинник, и ни одна кроха добра, рожденного природою, не пропадает у Малахина понапрасну…

Малахин, видно, почувствовал, что на него смотрят, повернулся. Повернулся почему-то резко, точно на окрик. Костя вежливо поздоровался с ним, но мясистое, одутловатое лицо Малахина сделалось насупленным, закрытым, он не ответил Косте, будто даже и не увидел его, поспешно отвернулся и с подчеркнутой сосредоточенностью занялся малиной: стал рвать ягоды и бросать в рот, словно только в одном этом состоял его интерес и только за этим он и забрался в малинник. Костя знал – он не жалует своим расположением милицейских работников, ему не правится, что они продолжают ходить на изваловскую усадьбу, заглядывать в разные углы и щели, что Извалова отдала им от дома второй ключ. Прямо свое нерасположение он не высказывал ни разу, но кое-что иногда прорывалось у него в словах, и нетрудно было понять, как он думает: посмотрели, что надо, записали, сфотографировали – и хватит… Хозяйство есть хозяйство, а не общественный выгон, где каждый может пастись… Инстинкт собственника. То же, что у Изваловой, только в еще большей, совсем уже развитой степени…

«И как только мог, – опять пришло Косте на ум, как приходило и раньше при виде изваловских родственников, – как мог выносить Извалов этих людей: свою жену, чету Малахиных – самого и его супругу, во всем, по рассказам, похожую на своего мужа… Как можно было находиться с ними в тесном и частом общении? Ведь Извалов же был совсем иным, ни в чем на них не похожим человеком! Видать, не сладко ему приходилось, и правы на селе те, кто говорит, что терпел он лишь по привычке и необходимости, ради дочери; счастья же ему в доме не было, как не было у него и особой дружбы и близости с женой и ее родней…»

В бледно-голубой, туманной от зноя пустоте неба, попервоначалу не очень даже выделяясь в ней, незаметно для глаз росло, поднималось из-за горизонта величественно-медлительное облако. Оно походило на заснеженную гору. Вершина его была заострена клином и ярко белела; ниже проступали другие краски – синева, что-то оранжеватое, неуловимо-лиловое, сгустки вязкой, темной мути. Облако росло не только ввысь, но и вширь, в полной беззвучности, ничем пока не возвещая своих намерений. Оно казалось безобидным, однако угадывалось, что оно явилось не просто так и не просто так растет и ширится над всем окрестным краем – над затвердевшей, иссушенной зноем землею, над селениями и деревеньками, над притихшими садами и рощами, над пашнями и лугами с их скирдами, копнами, жнивьем, пестрым множеством разнообразных трав.

Задрав голову, Костя долго вглядывался в движение облачных слоев, несущих, как казалось, не отраженный, а свой собственный нестерпимо острый свет. Наверняка грянет гроза! Добро пожаловать, это только в благо – очень уж надоел, измучил и людей и землю зной!

Правда, Косте это немного не в пору, может помешать: сегодня ему ехать в райцентр. Прошло уже порядочно времени, Максим Петрович, конечно, уже вернулся из города и ждет доклада. А докладывать, – Костя даже внутренне съежился, – увы, нечего… Ничего ценного в разговорах с местными жителями выудить ему не удалось. Сказать разве, что собственными его догадками установлено, что преступник был неправильный, действовал не по логике обстоятельств? Максим Петрович только рассмеется. Рассказать о новых похождениях садовского привидения? В селе все так напуганы происшествием, что теперь всюду видится разная чертовщина. Фантазия работает на полную мощность, такие небылицы сочиняются, что куда там! Любой писатель-фантаст позавидует.