Марина Серова - Как в страшной сказке

Буквально через минуту в кабинет порывисто зашел капитан Арсентьев, четко печатая шаг.

– Слушаю, товарищ подполковник! – отчеканил он без всякого выражения на лице. Потом увидел меня и произнес уже мягче: – Здравствуйте, Татьяна Александровна!

– Привет, – откликнулась я.

– Значит, так, Арсентьев, – небрежно бросил Мельников. – Есть тут один толстячок, главврач… Суслов его фамилия. Есть подозрение, что он извращенец и уродует молодых девушек. Надо его проверить, где он был в конце мая. А если выяснишь, где он был конкретно двадцать восьмого, вообще будешь молодец.

– Понял! – отрубил Арсентьев. – Разрешите идти?

– Подожди, – ласково остановил его Мельников. – Куда ты пойдешь-то? Хоть данные запиши… Этот толстяк работает в девятой поликлинике, зовут его Суслов Александр Филиппович, у него красная «Ланчия». Он мнется, ничего не говорит, где был двадцать восьмого мая, хотя явно нервничает при этом, есть подозрение, что что-то скрывает…

– Выясню, – с железобетонной уверенностью отрапортовал Арсентьев. – Разрешите идти?

– Иди, – махнул рукой Мельников.

Арсентьев щелкнул каблуками, и я невольно представила, как он сейчас гаркнет во всю мощь: «Служу России!» И еще представила, с какой въедливой дотошностью и безапелляционностью Арсентьев будет давить на захлебывающегося в оправданиях несчастного слюнтяя Суслова.

Я поблагодарила Мельникова за помощь и отправилась домой. Необходимо было подумать, прежде чем двигаться дальше.

Итак, первую версию можно частично считать отработанной. Оставалось только ждать результатов проверки Суслова. Но я не хотела сидеть без дела и считала нужным пока заниматься разработкой других версий.

У меня была возможность продолжить исследование всех владельцев красных «Ланчий», отметая их одного за другим, но занятие это представлялось малопродуктивным и обременительным во временном плане. Другое дело – Шумилкин. Этот человек обнаружил Гелю, следовательно, является главным свидетелем в деле. И с ним просто необходимо встретиться. Поэтому свой очередной день я вновь начала с посещения его дома. Я не оставляла надежд застать его там и поговорить с ним. Примерно представляя себе этого человека, я подумала, что разговор пойдет куда лучше, если его, что называется, задобрить, для чего и купила в ближайшем магазине несколько салатов, колбасы, сыра и бутылку водки.

В первую минуту, когда приехала туда, где в прошлый раз меня ждала неудача, я почувствовала, что она, эта неудача, снова настигает. За дверью домика была гробовая тишина. В этот раз не было соседок, и меня этот факт скорее обрадовал – не будет лишних разговоров и ненужного любопытства.

Я продолжала стучать без особой уже надежды на успех. Вдруг за дверью послышались шаркающие шаги, и мужской голос произнес:

– Сейчас, сейчас, иду…

Мне показалось, что голос звучал немного суетливо и даже подобострастно. На основании этого я решила избрать тактику напора и натиска.

Дверь приотворилась, и на пороге возник худощавый мужчина средних лет, довольно красивый, с лукавыми серыми глазами, в дорогом, хоть и неглаженом костюме. Чувствовалось, что мужчина когда-то был щеголем и пользовался успехом у противоположного пола. Кроме того, он, видимо, раньше был привычен к вниманию и уважению окружающих. Следы былого лоска еще сохранились в его облике, хотя, конечно, представительности и уверенности в себе в нем явно поубавилось. Увы, золотые дни Шумилкина уже миновали, и боюсь, что безвозвратно, так что теперь он просто пытался распушить хвост, стараясь придать себе большей солидности и значимости.

– Здравствуйте, Виталий Георгиевич! А я к вам, – с ходу звонко сказала я и, не дожидаясь приглашения от хозяина, переступила порог.

– Здрас-сьте, – удивленно проговорил он, обнажая в неопределенной улыбке ровные белые зубы.

Я безошибочно определила состояние Шумилкина как похмельный синдром. Впрочем, судя по всему, данный синдром он испытывал постоянно. Гостям, безусловно, Виталий Георгиевич рад не был – синдром обязывал, – но на этот счет у меня имелся неопровержимый аргумент в виде бутылки водки, которая лежала в пакете и ждала своего часа. Я обычно чувствовала, как вести беседу с человеком, подобным Шумилкину: в каком случае налить ему сразу, чтобы разговор шел легче, а в каком, наоборот, придержать вознаграждение до конца беседы, чтобы оно служило стимулом быть искреннее.

– Это… Вы кто?… По поводу Тамары, что ли? – скороговоркой выдохнул Шумилкин. И добавил быстро, отрывисто произнося каждую фразу высоким тенорком: – Это… Так она… Здесь больше не живет. Я ее… так сказать, удалил. – И Шумилкин попытался рукой изобразить решительный жест, свидетельствовавший о том, что выгнал он Тамару с треском, по-мужски, и полностью исключал возможность ее возвращения сюда в любом качестве.

– Я не по поводу Тамары, – четко ответила я, улыбнулась краешком губ и вытащила бутылку водки из пакета.

Эффект был ошеломляющим: взор Шумилкина вдруг прояснился, на лице появилась ухмылка, и он попытался изобразить максимум гостеприимства. Подбоченясь и гордо задрав голову, он небрежным движением выбросил правую руку вверх и как-то даже вальяжно произнес:

– Проходите… Сейчас все… Организуем, все будет высший класс… Как в лучших домах Филадельфии…

– Вы там бывали? – осведомилась я, проходя внутрь жилища Шумилкина и рассматривая обстановку.

Атмосфера в доме была противоречивой: наряду с дорогой мягкой мебелью наличествовали два старых стула – то ли Шумилкин продал те, что из комплекта, то ли Тамара забрала с собой. Навесные потолки кое-где не мешало бы подправить, а хорошие светлые обои уже начали отставать по углам. Дом хранил черты прежней добротности, но в нем уже прочно укоренились черты нынешней жизни Шумилкина, далеко не столь пышной и богатой. Бытовой техники почти совершенно не наблюдалось, за исключением такой мелочи, как видавший виды электрочайник, который стоял на полке, с оплавившимся проводом и, скорее всего, давно перестал функционировать. Что находилось в остальных комнатах, а тем более наверху, я не видела: темно-коричневая дверь с блестящей ручкой была закрыта. Я подозревала, что Шумилкин, оставшись в одиночестве, вообще довольствуется только этой комнатой. Виталий Георгиевич тем временем подошел к шкафу, достал из него блестящий галстук и небрежным движением повязал его на шею.

– Нет, не приходилось, – ответил Шумилкин, суетливо хлопоча возле стола, сбрасывая с него крошки, убирая грязную посуду. – Но в Америке бывал.

– Вот как? – Я удивленно приподняла брови.

– Да… – гордо поднял голову Виталий Георгиевич. – Я же разведчик… Бывший…