Лейф Перссон - Другие времена, другая жизнь

На этот раз Хелена Штейн не произнесла ни слова. Она сидела, выпрямившись на стуле, не касаясь спинки, уставившись в какую-то одной ей видимую точку в пространстве.

— Вы всаживаете нож ему в спину и делаете шаг назад. Нож по-прежнему у вас в руке. Вы еще не понимаете, что произошло, как, впрочем, и Эрикссон. Он поворачивается, удивленно на вас смотрит, потом проводит рукой по спине и, когда видит кровь на рукаве, ставит стакан на стол и встает. Он вне себя от злости и рычит что-то нечленораздельное.

Юханссон сделал паузу, прежде чем продолжить:

— Потом он пытается вас схватить… Вы отступаете к окну, может быть, вам пришла в голову мысль позвать на помощь, но Эрикссону не повезло — он споткнулся о ножку журнального столика. Повернулся назад, пошел в другую сторону, не переставая вопить… Тут он вдруг теряет силы и падает между диваном и столиком, столик опрокидывается, стакан и бутылки летят на пол. И вот он лежит там, уже молча, только стонет еле слышно… Он почти не шевелится, только кровь продолжает хлестать из раны и теперь еще изо рта… Вы бежите назад в кухню, бросаете нож в мойку, вам становится нехорошо. Летите сломя голову в ванную, хватаете первое попавшееся полотенце, вас выворачивает… Вот так примерно все и было.

— Теперь я могу что-то сказать?

— Конечно, — кивнул Юханссон. — Только думайте, что говорите.

— Зачем мне это было надо?

— Вы случайно встретились с ним несколько часов тому назад, возможно, впервые за почти пятнадцать лет, протекших после событий в посольстве. Он сидит в публике и слушает ваш доклад на конференции — для вас это как кошмарное видение из иных, давно прошедших времен. Разумеется, в то время у вас были и другие причины нервничать: Восточная Германия развалилась, и вы, естественно, беспокоились, что люди вроде меня не упустят случая покопаться в регистрах Штази. И, когда Эрикссон после доклада подошел к вам, вряд ли он постарался вас успокоить, скорее наоборот, дал понять, что ваша судьба теперь в его руках… Может быть, намекнул, что он-то в любом случае уцелеет — благодаря своим контактам…

— Именно это он и сказал, только не мне, а Тео… задолго до этого…

— Думайте, прежде чем говорить! — Юханссон предостерегающе поднял палец.

— И что же я делала дальше? — спросила Хелена Штейн. — Да-да, я обещаю не говорить ничего непродуманного. — Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Вы попытались собраться с мыслями… насколько это было возможно, полезли в его письменный стол и взяли папку, которой он наверняка хвастался этим вечером. Я, честно говоря, не думаю, что там было что-то важное, если вам интересно мое мнение. Он обычно хранил ее в банковском сейфе — больше для того, чтобы убедить самого себя, какая он неимоверно значительная персона… Думаю, несколько месяцев вам было очень не по себе… Вы наверняка все рассказали Тео, если он к тому времени сам не догадался. И он, разумеется, обещал, что с вами ничего плохого не случится, вы можете в крайнем случае просто исчезнуть, поселиться на каком-нибудь из райских островов. Но вы все равно были в отчаянии… даже подумывали о самоубийстве. Мне кажется, что не единожды вы стояли с телефонной трубкой в руке и собирались позвонить в полицию, чтобы наконец покончить с этим кошмаром, но время шло, ничего не происходило… И вот мы сейчас сидим и беседуем, — закончил Юханссон и вздохнул.

— Зачем вы все это мне рассказываете?

— По многим причинам. Прежде всего, мне это кажется наиболее разумным решением, если вам предложат другую работу в правительстве — не в той должности, в которой вас вот-вот должны утвердить. Тогда ваше назначение не потребует специальных проверок, привлекающих ненужный интерес, все произойдет обычным путем… Я вот тут кое-что принес. — Он вынул пакетик с двумя дисками, переданными ему Маттеи — перед тем как скопировать для Штейн, он их тщательно отредактировал.

— Что это? — спросила Штейн.

— Сцены из вашей жизни. У меня сложилось впечатление, что у вас нет недостатка в различных возможностях. Если, разумеется, вы решитесь начать новую жизнь. — Он пристально взглянул на нее.

— Чего я по-прежнему не могу понять — почему вы мне все это рассказываете? Зачем?

— Вот тебе раз! — усмехнулся Юханссон. — Если я не ошибаюсь, вы сами меня попросили.

— Да ведь вы только того и желали — чтобы я вас попросила! Я в этом совершенно уверена, и я вас выслушала. И ни слова не сказала по поводу вашего рассказа, чтобы не создавать вам проблем.

— Проблемы не у меня, — вздохнул Юханссон, — и я не собираюсь играть роль Господа Бога.

— Тогда зачем вы пришли?

— По двум причинам. Во-первых, не исключено, что я мог ошибиться, и мне надо было убедиться, что это не так.

— Все равно непонятно… Я же не сказала ни слова, даже не намекнула вам, что я думаю по поводу вашей истории.

— Верно. И это я попросил вас не делать этого. Скажем так, я все равно вычислил ваш ответ. Может быть, прочел в глазах?

— А другая причина?

— Справедливость. Думаю, вполне достаточно того, что произошло. Что будет дальше, решать вам.

— Я должна вас благодарить? — Впервые за время разговора в ее голосе послышалась горечь.

— Почему вы должны меня благодарить? Если бы прокурор принял решение возбудить дело, материалы были бы переданы в стокгольмскую полицию и формальной стороной занимались бы там. Думаю, многого бы они не достигли. Я даже уверен в этом… Но я также уверен, что вам пришлось бы попрыгать перед средствами массовой информации. Так что вот вам одна из причин, почему я выбрал этот путь. А что нам оставалось делать? Ведь прокурор списал ваше дело, и здесь работа, моя и моих коллег, закончена. Нас вам опасаться не надо… В игру вступают другие люди и другие интересы. Если меня кто-нибудь спросит, я буду утверждать, что мы с вами никогда не встречались. По той простой причине, что от меня будут ждать именно такого ответа, а я… лично для себя… вовсе не хотел бы новых проблем.

— Я понимаю, — сказала Хелена Штейн.

— Уверен, что понимаете. А для меня речь идет только о справедливости.

Юханссон вышел на улицу, дошел до станции метро «Эстермальм» и поехал домой, на Сёдер. Начинается новая и лучшая жизнь, подумал он, входя в собственную прихожую. Новое время и лучшая жизнь.

На второй день Пасхи, 24 апреля, в газетах и по телевидению, разумеется, вспоминали события двадцатипятилетней давности, когда шесть молодых немецких террористов захватили западногерманское посольство в Стокгольме, хладнокровно убили двоих сотрудников и — намеренно или по небрежности — взорвали здание посольства.

Событие это уже отошло в область истории. Воспользовались случаем, чтобы показать легендарные и уже примелькавшиеся кадры: телерепортер кричит на оператора, чтобы тот немедленно дал ему эфир. Он присел на корточки со своим микрофоном, а уже охваченное огнем здание посольства продолжает сотрясаться от взрывов. У этого репортера, разумеется, взяли интервью, но по всему видно было, что сейчас у него совершенно другая жизнь и повышенный интерес младших коллег его просто-напросто утомляет.