Наталья Александрова - Завещание алхимика

– Зачем вы так, Константин Иванович! – вежливо укорил его «эксперт». – Нехорошо, иностранец все-таки! Еще обидится…

– Да не дрейфь! – отмахнулся Константин. – Он же ни хрена по-нашему не сечет! А если бы и понял – мне его обиды по барабану! Подумаешь – невелика птица! Селедка голландская! Ладно, хозяйка, заворачивай картинку, я покупаю! – И он, расстегнув толстый кожаный портфель, принялся выкладывать оттуда толстые пачки долларов.

Алевтина, потрясенная бурным ходом торгов и в особенности их результатом, бросилась за упаковочной бумагой и принялась заворачивать картину. Потом она достала из буфета бутылку виски и предложила отметить удачную сделку. Но тут длинноногая спутница Константина взглянула на свои часики, усыпанные крупными бриллиантами, и капризно поджала губки:

– Костик, но ты же еще обещал сводить меня к ювелиру! Я там приглядела такое колечко… закачаешься! А на полвосьмого я записана к Вениамину…

– К какому еще Вениамину? – грозно нахмурился Константин.

– Ну, ты же знаешь, Костик! Это самый знаменитый парикмахер, голубой! Я же к нему за два месяца записывалась! Он же такой модный, все девушки просто с ума сходят…

– Ну, если голубой, тогда ладно! – успокоился Константин и развел руками, повернувшись к Алевтине:

– Извини, хозяйка, некогда – дела! В другой раз с тобой выпьем, а сейчас вот с ним выпей, – он показал толстым пальцем на Старыгина, – и сыром голландским закуси! – И он оглушительно расхохотался, очарованный собственным остроумием.

Через несколько минут двери закрылись за гостями, и Старыгин остался наедине с Алевтиной.

– Димочка! – воскликнула та, бросаясь ему на шею. – Дай я тебя расцелую! Это же надо, какие деньги! Я даже не представляла, что он может столько заплатить! Димочка, я для тебя что хочешь сделаю!

Алевтина от слов перешла к делу. Она запечатлела на левой щеке Старыгина пламенный поцелуй, потом еще один – на правой и, кажется, собиралась продолжить в том же духе…

Старыгин осторожно отодвинул Алевтину и сдержанно проговорил:

– Извини, дорогая, я к тебе, конечно, очень хорошо отношусь, но у меня сегодня несколько другие планы…

К счастью, Алевтина отличалась замечательным характером. Она нисколько не обиделась, вытерла помаду со щеки Старыгина и проговорила озабоченно:

– Ну, тогда говори – что для тебя сделать? Хочешь, картину свою подарю? Вот эту, с ивами над прудом…

Старыгин из вежливости оглядел картину повнимательнее. Серебристые ивы опускали свои ветви к зеркальной воде пруда. Из-за игры света казалось, что в тех ветвях, что отражаются в пруду, сидит кто-то, опутанный длинными водорослями, как волосами, – не то водяной, не то русалка…

Старыгин отошел в сторону, наваждение пропало, только играли на незамутненной воде слабые солнечные блики.

– Спасибо, Алевтиночка, но ты же знаешь, я признаю только те картины, которым больше трехсот лет. Но ты можешь мне очень помочь, если немножко напряжешь память…

– С этим труднее, – честно призналась Алевтина. – Ты же знаешь, память у меня не очень, особенно к вечеру. Но ты спрашивай, может, и вспомню!..

– Постарайся, солнышко, мне очень нужно! Понимаешь, я разыскиваю одного художника…

– Чего-чего, а этого барахла я столько повидала! – хихикнула Алевтина.

– Меня интересует кто-то совершенно конкретный, – продолжил Старыгин, не обратив внимания на ее реплику, – художник, который лет десять назад или около того выставлял такие странные работы… чудовищные, фантастические создания на фоне тщательно выписанных видов Петербурга. Например, площадь перед Никольским собором – а на ней разлеглась громадная крылатая жаба… Или Летний сад – а по его центральной аллее ползет огромная змея с кабаньей головой… И хвостом статуи сшибает…

– Ужас какой! – Алевтина, как и многие художники, обладавшая живой фантазией, представила себе описанные Старыгиным картины, и ее передернуло от отвращения.

Вдруг она отступила от Старыгина, склонила голову набок и подозрительно взглянула на него:

– Дим, а ты, извини, не пьешь?

– В каком смысле? – опешил Дмитрий Алексеевич.

– Известно, в каком! В самом прямом! По-русски, что ли, не понимаешь? За воротник не закладываешь? Не зашибаешь? Не поддаешь? Не бухаешь?

– Да вроде нет… разве что немножко хорошего французского или итальянского вина в хорошей компании…

– Ну, это не в счет… – Алевтина задумалась. – Да, действительно, за тобой никто этого не замечал… и внешне ничуть не похоже – руки не дрожат, глаза нормальные, одет аккуратно…

– А с чего ты взяла-то, что я зашибаю? Что тебя навело на такую мысль?

– Да вот эти картины… извини, Дима, но такое могло возникнуть только в больном воображении сильно пьющего человека. Был в моей жизни темный период лет десять назад… – Алевтина погрустнела, тяжело вздохнула, в глазах ее проступила печаль, как у недоеной коровы симментальской породы. – Вроде как мрачное Средневековье в истории Европы. Жила я с одним художником, может, ты слышал, – с Володькой Синдерюхиным. Вот он зашибал – это что-то страшное! В конце концов поймал белочку…

– Белочку? – переспросил Старыгин. – Какую еще белочку?

– Да ну тебя! – хмыкнула Алевтина. – Видно, слишком много ты с западноевропейской живописью общаешься, совсем по-русски перестал понимать! Белую горячку заработал, понимаешь? Совсем с катушек сошел, человеческий облик потерял! Чертей ловил, в окно чуть не выпрыгнул… меня принимал за председателя Союза художников Марксэна Виссарионовича Сталеварова… Так вот тогда, в самый разгар горячки, он мне похожие сюжеты пересказывал. То ли приснились ему такие картины, то ли где-то их видел… как сейчас помню: сидит на полу в углу комнаты, глаза пустые, лицо бледное, как у покойника, смотрит перед собой и бормочет мертвым голосом что-то несуразное. Вроде того, что ты только что рассказывал. Как сейчас помню – перед Казанским собором, прямо посреди колоннады, лежит огромный осьминог с кабаньей головой и длиннющими клыками… или еще – на самой стрелке Васильевского острова, возле Ростральных колонн, расхаживает гигантская птица с козлиными рогами и львиными лапами…

– Ну-ка, ну-ка! – Старыгин заволновался. – Говоришь, птица с львиными лапами и козлиными рогами? Осьминог с кабаньей головой? Откуда ты это знаешь? Ведь я тебе не рассказывал! Я тебе про другие картины говорил!

– Да говорю тебе – мне это рассказывал Вовка Синдерюхин в самый разгар белой горячки! А я все дословно запомнила, потому что очень уж явственно представила эти кошмарные видения!

– Может быть, он и есть тот самый художник? – задумчиво проговорил Дмитрий Алексеевич. – Может быть, он пересказывал тебе сюжеты собственных картин?