Андре Нортон - ЧИХНЁШЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ...

Может, удастся поспать, чтобы возместить беспокой­ную ночь и хлопоты утра. Фредерика попробовала лечь, но камень, казавшийся мягкой спиной животного, на самом деле был жёстким и неудобным. Она снова села и обхватила руками колени. Вокруг раздавались приглу­шённые лесные звуки: негромкий щебет птиц в ветвях вверху, слабый шум — какое-то небольшое животное пробиралось в подлеске, еле слышно потрескивали де­ревья. Даже здесь, в тени, жара действовала угнетающе. Словно в набитой электричке, подумала Фредерика. Как будто чьё-то физическое присутствие. Она положила го­лову на ладони и вздохнула. Нигде не спасёшься.

И тут же услышала — звук — несомненно, шаги человека. Фредерика села и прислушалась. Да. Вот оно снова — тяжёлый скрип, медленный и безошибочный.

Фредерика подавила беспричинный страх. Кто бы это мог быть? Кто ходит тут, украдкой и в то же время целеустремлённо? Шаги, казалось, приближались. Если бы можно было спрятаться — или заставить себя убежать. Но она не могла пошевелиться и понимала, что видна, как статуя на камне. Её, должно быть, уже увидели. И, стараясь подавить неуверенность и тревогу, Фредерика услышала собственный слабый голос:

— Кто здесь?

Молчание.

Она снова позвала, стараясь не показать свой страх.

И тут кто-то ответил: — Простите. Я вас испугал.

Фредерика повернулась и прямо под собой среди де­ревьев увидела Роджера Саттона. Она молча смотрела на него, и мужчина сразу отвернулся. Она пыталась найти слова и наконец умудрилась сказать:

— Всё в порядке, — а потом, словно должна была объясниться, добавила: — Я... я просто хотела уйти куда-нибудь...

— Я тоже, — негромко ответил он. Потом почти обвинительным тоном: — Вы нашли мой камень.

— Ваш камень?

— Простите. Конечно, он не мой, но я всегда прихожу сюда, чтобы побыть одному. Ещё с детства.

Фредерика, повинуясь неожиданному порыву, медлен­но проговорила:

— Идите сюда. Садитесь. Я всё равно собиралась уходить.

— Нет. Я сейчас уйду.

— Пожалуйста, задержитесь на минутку, — с некото­рым удивлением услышала свой голос Фредерика. Ей неожиданно стало жаль молодого человека: он, знающий все леса Южного Саттона, безнадёжно заблудился в себе самом.

Роджер сел на камень пониже и повернулся к Фреде­рике спиной.

— Простите, если я кажусь невежливым, — тихо сказал он. — Дело не в вас. Просто... просто я не выношу, когда на меня смотрят.

— Знаю, — быстро ответила Фредерика. — У вас случайно нет сигареты?

Роджер достал из кармана смятую пачку и собрался было бросить её Фредерике. Потом передумал, поднялся выше, протянул ей сигарету, помог закурить и закурил сам. Она не смотрела ему в лицо, и он, немного постояв, сел рядом с ней. Они молча курили, потом Роджер сказал:

— Филиппина говорит, что следующая операция будет удачной. Тогда я, может, перестану быть объектом жалости — или отвращения. Но я ей не верю.

— Филиппина знает, что говорит.

— Да. Но она, скорее, пытается утешить меня. Дьяволь­щина! Не знаю! Мне уже всё равно. Филиппину я не пугаю. Она видела и похуже. Вы знаете, во время войны она была во Франции. Главным образом в концентраци­онном лагере.

— Да, я об этом слышала.

— Уже?

— Городок маленький. И кстати, она сама мне это сказала, — Фредерика чуть смущённо рассмеялась. — Понимаете, книжный продавец не может не поглощать городские сплетни, как губка.

Ответный смех прозвучал приятно и искренне, но неожиданно Роджер встал.

— Простите, но мне пора. Я... я не могу сидеть дольше.

— Простите и вы меня, — ответила Фредерика.

— Вы очень добры, — сказал Роджер. — Не помню, чтобы я столько разговаривал с кем-то... кроме мамы и Филиппины, — он неожиданно замолчал. Спрыгнул с камня, повернулся и с яростью добавил: — Всё уже приходило в норму. Но тут появилась Кэтрин...

Горечь и ненависть в его голосе поразили Фредерику, но она поняла, что если хочет удержать Роджера, не позволить ему, как дикое животное, убежать в лес, то не должна проявлять никаких эмоций. И поэтому негромко попросила:

— Не дадите ли ещё сигарету до ухода?

— Конечно, — сразу ответил он, и она облегчённо заметила, как расслабилось его тело. — Вы должны простить меня, — уже медленнее продолжал он. — Кэт­рин с самого нашего детства делала мою жизнь несчастной. Она на четыре года старше меня и к тому времени, как ей исполнилось десять, превратилась в настоящего садиста. Она знала все мои тайные страхи, все мои слабости — и ненавидела меня, потому что мама любила меня больше, чем Кэтрин. Но, наверное, это старая история... Он замолчал, и Фредерика посмотрела на него. Тень упала на его лицо в шрамах, ветер пошевелил листву над головой. И Фредерика увидела обнаженную ненависть в его взгляде и сжатых челюстях. Неужели этот человек убил свою сестру, человек, страдающий в собственном аду и доведённый до пределов выносливости? Почему он говорит с ней, с незнакомкой? Наверное, хочет проде­монстрировать свою искренность. Теперь ей хотелось, чтобы он ушёл. Её охватила паника. Она встала и услы­шала, как сама жёстким неузнаваемым голосом говорит:

— Удивляюсь, как вы в этом признаётесь — сейчас. Несколько мгновений Роджер смотрел на Фредерику, и лицо его ещё более исказилось. Потом он сделал шаг к камню, и Фредерика поняла, что он хочет ударить её. Но он подавил это безумное желание усилием, которое отра­зилось во всём его худом теле. Ни слова не говоря, он повернулся и исчез так же неожиданно, как и появился. Снова в листве зашумел ветерок, дыхание его было влажным и прохладным. Фредерика спустилась с камня и, подавляя детское желание бежать к безопасности, пошла назад по тропе. Но чёрный демон собственного страха преследовал её по лесу Гензеля и Гретель, пока она не достигла убежища в четырёх стенах книжного магазина мисс Хартвел.

Если бы Фредерика не торопилась так уйти из города в лес, если бы она повернула не влево, а направо, когда выбралась из прохода, сделанного Марджи, то наверняка столкнулась бы со своим другом Питером Моханом и Джеймсом Брюстером. В этот горячий воскресный пол­день они стояли на перекрёстке Еловой улицы и аллеи и разговаривали.

— Вы на самом деле собираетесь здесь строиться, Брюстер? — спрашивал Питер. Ему было слегка жаль поля, на которое он указал взмахом правой руки. Всё утро он искал Джеймса и застал его расхаживающим по дороге прямо напротив этой жалкой аллеи. Питер пропустил ланч, он устал, был голоден, ему было жарко. А Джеймс почти в открытую грубил ему.

— Мне кажется, это не ваше дело, Мохан, — Брюстеру тоже было жарко, он тоже устал, но зато он съел большой воскресный обед в гостинице и не был голоден. Напро­тив, сознавал, что съел слишком много. Его мучило несварение и тревожили мысли, которые пришли в пол­ный беспорядок.