Василий Ардаматский - Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов

— Чего плачешь-то?… Да брось ты протекать, ей-богу! — взмолился Кузя. — Скажи лучше, что делать?

Я попросил его оставить меня здесь.

— Тут неподалеку живет мой дядя, — сказал он. — Я смотаюсь к нему часика на два, а потом приеду за тобой.

Чем ближе я подходил к нашему дому, тем медленнее делались мои шаги. Я у калитки. Берусь за отполированное руками железное кольцо и слышу, как во дворе сердито шаркает пила. Ну, конечно же, сейчас осень, и мама позвала пильщиков готовить на зиму дрова.

Я вошел во двор и закрыл за собой калитку. Рослый мужчина в синей рубахе и женщина в платке, соскользнувшем на плечи, пилили толстый березовый кряж. Не прерывая работы, они громко о чем-то разговаривали. Женщина засмеялась. За шумом пилы и разговором они не услышали, как я вошел. И только когда кряж разломился надвое, мужчина увидел меня.

— Что надо?

Как ответить? Действительно, что мне тут надо? Женщина накинула на голову платок и смотрела на меня, подозрительно щурясь. Я подошел к ним:

— Извините меня. Дело в том, что я жил в этом доме…

Мужчина и женщина переглянулись.

— Это ваш дом? — спросил мужчина.

— Да. Я здесь жил. Я долго не был в Ростове, и мне захотелось посмотреть…,

— Господи, пожалуйста, просим вас — проходите, — засуетилась женщина.

— Можно мне зайти в сад?

— Господи, конечно! Идите…

Я стоял под яблоней и затаив дыхание слушал бумажный шелест осенней листвы. Поднял голову и на верхушке тополя увидел скворечник… Знакомый скворечник.

Он был серый, старенький, как и наш дом, на боковой его стенке появилась косая трещина… Я знаю — скворечник сделал отец. Все еще жила эта последняя память о нем…

Когда я вернулся во двор, там не было ни мужчины, ни женщины. Я быстро прошел мимо окон к воротам…

Если бы сейчас появился Кузя, я бы не задумываясь уехал отсюда. Но машины не было, и я пошел к Дону.

— Товарищ! Товарищ! — услышал я женский срывающийся голос.

Я медленно обернулся и увидел в открытом окне дома растерянное лицо тети Лены.

— Юрик! Это ты? Юрик! — крикнула она, через минуту выбежала на улицу и остановилась в распахнутой калитке, держась за ее створы. — Юра, ведь это ты? — тихо спросила она.

— Я, тетя Лена…

Она подбежала ко мне, обняла и, уткнувшись лицом в мою грудь, зарыдала в голос…

В ее доме все было как раньше. Абсолютно все. На том же месте, у окна, стояла швейная машина, а подоконник был завален шитьем.

Я стал рассказывать о себе. Тетя Лена смотрела на меня глазами, полными слез:

— Мы с Пал Самсонычем не раз тебя вспоминали…

— Он жив?

— А как же! Третий месяц как вышел на пенсию. Вот кто жалеть будет, что тебя не увидел! Его сейчас дома нет.

— Я его дождусь.

— Дождись, Юра. Он тебя любит. "Это был, говорит, мальчик с хорошим сердцем".

Мы долго молчали. Я видел, что тетя Лена хочет о чем-то спросить.

— А мама погибла там…

Тетя Лена замахала руками, и глаза ее стали круглыми.

— Ты брось… ты брось… — бормотала она. — Вот горе-горюшко, так вся ее жизнь и прошла без покоя. За что же это ей горе такое? За что? Жила честно, любила людей… За что?…

"Бог дал, бог взял" — вдруг всплыло из глубины моей памяти.

За окном послышались отрывистые гудки — это сигналил Кузя. Я не хотел, не имел права сейчас уезжать, ко, с другой стороны, чувствовал, что нервы мои на пределе и, если я сейчас же не убегу от всего этого, произойдет что-то непоправимое.

— Тетя Лена, это за мной. Надо ехать.

— А Пал Самсоныч?

— Я приду еще, тетя Лена. Вы ему привет огромный передайте. Скажите — приеду к нему обязательно. Обязательно.

— Как же так? Как же так? — бормотала она.

— Не могу, тетя Лена. До свидания.

Я не мог толком разобраться, что случилось со мной.

Будто жили во мне одновременно два человека. Один когда-то родился и жил здесь, в Ростове, переживая свои маленькие радости и горести. А другой вырос там, в Западной Европе, и стал тем, кем я сейчас был. И другой о своем двойнике думал редко и мало, он просто очень плохо его знал, и у них вообще не могло быть ничего общего. Более того, они, по сути дела, были врагами. Но нынешний Коробцов считал, что тот, мальчишка, давно умер, оставив по себе лишь смутную память.

Тревога, охватившая меня, как только я ступил на эту землю, поначалу была безотчетной. А теперь я знал — она возникла оттого, что мальчишка, оказывается, вовсе не умер, он вступил сейчас в борьбу со своим двойником. Борьбу, опасную для обоих…

В Овражьем переулке столкнулись не только два Юрия Коробцова; там столкнулось все, что мне внушали мои американские наставники, с жизнью, из которой я однажды ушел, а теперь вернулся. Значит, я вернулся врагом тети Лены? И родного дома, где мы жили с мамой? И значит, поэтому я испугался встречи с Пал Самсонычем? Я ведь уже ясно помнил все, что было связано с этим человеком…

Как это ни покажется странным или даже смешным, помог мне в те тревожные дни… мистер Глен. Я вспомнил, как он говорил мне, что на первом этапе самое главное — как можно прочнее внедриться в здешнюю жизнь. А что было моей жизнью здесь? Бригада и завод. Вот я и решил — надо работать и больше ни о чем не думать…

В среду Алексей сказал мне, что с этого дня я буду выполнять ту же операцию, что и Коля, и вдвоем мы должны дать полторы нормы.

Я волновался чертовски. Коля — тоже, за всю смену он ни разу не пошутил, не посмеялся. А в самом начале сделал первый в этом году брак — запорол деталь. Это случилось только потому, что он в это время смотрел, как работаю я.

Я выполнил норму на сорок три процента. Коля на сто три. Мы не дотянули всего четырех процентов. Но и без того я еле стоял на ногах.

После смены Алексей провел "летучку".

— Я думаю, Юру можно поздравить, — сказал он.

— Не надо обращаться со мной, как с больным ребенком, — сказал я.

— Работаешь ты точно, — продолжал Алексей, не обратив никакого внимания на мое заявление. — Станок чувствуешь и любишь. Когда заготовка уже в станке, ты работаешь красиво. Но у тебя до черта лишней суеты при съемке готовой детали и при закреплении заготовки. Из-за этого ты теряешь много времени. Обрати, Юра, на это внимание. Тут все важно: место, куда кладешь готовые детали, заготовки и даже концы для обтирания рук и деталей. Погляди, как продумано это у ребят…

Я внимательно слушал его и в эти минуты совсем не думал о том, что сейчас и происходит то прочное внедрение в здешнюю жизнь, которому учил меня мистер Глен.

На другой день я выполнил норму на шестьдесят один процент. Ребята кричали «ура» и после смены затащили меня в павильон «пиво-воды». Там было дымно, тесно и весело. Мы пили пиво, чокаясь кружками.

— Держись, Юрка, за нас — человеком станешь! — кричал Кирилл и, обняв меня за плечи, прижимал к себе.