Душан Митана - Конец игры

Около четырех пополудни она опять почтила его своим визитом. Ей не терпелось поделиться своей радостью. Она принесла ему «Вечерник» и в безумном упоении стала лепетать о том, что попала в газету, что о ней пишут, о ней все будут читать, и не только о ней, но и о нем и об Еленке, про них про всех… то был один из самых счастливых дней в ее жизни; триумфы, равно как и бедствия, никогда не приходят поодиночке, дело известное.

Источником ее гордости и восторга была коротенькая, но содержательная заметка в рубрике «Новости».

Вчерашнее утро долго не изгладится из памяти 79-летней Амалии Кедровой. Ничего не подозревающая старушка нашла в квартире Петера С., 31 года, тело 35-летней Гелены Б. Случай расследуется соответствующими органами ОБ.

Так они оказались в анналах криминалистики. Разумеется, Славик не разделял восторга Амалии К.; он напрочь не воспринимал этот вид юмора, хотя рубрика «Новости» была его излюбленным чтением — пока там речь шла о других. Но стоило ему представить себе радостные ухмылки, которые вызовет эта «новость» на лицах его друзей и недругов, как он тотчас потянулся к телефонной трубке, чтобы выразить резкий протест главному редактору газеты. Как только они позволяют себе писать в таком духе о нем, известном режиссере Петере Славике (посвященные несомненно без труда опознают его). Однако минутой позже он одумался. Понял, что в редакции, по всей вероятности, уже никого не застанет, и, пожалуй, самое лучшее — молча и достойно стать выше этого; а то ведь, чего доброго, над ним еще больше станут смеяться. Но все-таки… имеют ли они право придавать огласке не расследованное еще дело? Надо бы с кем-нибудь посоветоваться.

Конечно, Виктор Ружичка! А иначе какого черта он здесь; неплохо иметь в семье юриста, разве отгадаешь, когда он может понадобиться. К тому же, это вполне удобный повод непринужденно направить разговор на тему, которая в данную минуту его больше всего интересует. Наконец-то он сможет узнать, как далеко зашла их доверительность.

Но прежде чем он попытался это сделать, в квартире раздался звонок, и Славик инстинктивно почувствовал, что близится неотвратимый конец.

На сцене появился капитан Штевурка.

Славику показалось, что появление капитана более всего обеспокоило мать; вероятно, только сейчас она осознала, в какое неприглядное положение они попали благодаря ее злополучной выдумке. Смущенная, раскрасневшаяся (будто капитан застал ее с Виктором Ружичкой in flagranti), она растерянно заикалась, объясняла что-то, извинялась, короче говоря — полный конфуз.

Конечно, приход капитана привел и Славика в замешательство; капитан явился в самую неподходящую минуту — они сидят за праздничным столом здесь, да, именно здесь, где всего лишь вчера утром нашли мертвую Гелену. В каком свете они предстали теперь перед ним, что он может подумать о них… Он кипел злобой на мать, навязавшей ему это скромное семейное торжество, да и на себя, что не сумел предусмотреть неприятные последствия, или — что еще хуже — он предвидел их, но не устоял перед ее натиском. В отличие от матери, правда, он не поддался панике и по крайней мере внешне сохранял спокойствие. Это был, несомненно, и результат многолетней тренировки — он уже привык владеть собой в любой ситуации и ни при каких обстоятельствах не обнаруживать, что под маской невозмутимости скрывается смятение и неуверенность.

Положение спас Виктор Ружичка. Непринужденно, с независимостью умудренного опытом адвоката он взял на себя роль доброго дядюшки, который считает своим долгом оказать помощь близким, очутившимся в беде по воле случая. Впрочем, это естественно, думал Славик, наблюдая с неудовольствием, но и с невольной благодарностью, как Виктор (потрясающе — мысленно он уже запанибратски называет его по имени: несомненный признак того, что начинает оценивать его достоинства) дает им возможность выиграть время и обрести почву под ногами; да, он здесь в какой-то мере «внештатно», смотрит на все происходящее как бы со стороны, и не удивительно, что в критическую минуту сохраняет благоразумие; но это кажущееся благоразумие и мужество объясняются его неведением. Он, словно человек, идущий по заминированной территории и не предполагающий, что в любую минуту может наступить на мину и взлететь на воздух; но стоит ему узнать, что территория заминирована, как от его благоразумия и мужества не останется и следа; туда-растуда твою птичку, какая чертовщина лезет мне в голову, вместо благодарности я выискиваю доводы, которые дали бы мне возможность умалить и принизить его бескорыстную и столь необходимую помощь: словно это вопрос престижа. Опять мучит меня болезненное самолюбие, и только сейчас я в полную меру осознаю, какое опустошение произвел в моей душе этот вирус; можно ли было такое предположить? Но, надеюсь, еще не поздно вылечиться, лишь бы эта лечебная процедура не оказалась столь радикальной, что после нее я и вовсе протяну ноги; право, не велика радость выбирать между вивисекцией и вскрытием. Почему Виктор это делает? Из жалости? Из сочувствия? Кого же он жалеет? Кому сочувствует? Меня не надо жалеть, любезный «ликвидатор», я обойдусь и без вашей жалости, и без вашего сочувствия, лучше оставьте эти глупости, если не хотите потерять мою симпатию, не перегибайте палку, не требуйте от меня слишком многого, я признаю, что вы не пустое место, я даже готов признать за вами статус личности, но сбавьте скорость, не злоупотребляйте моей минутной слабостью, я ведь тоже не пустое место, я тоже личность, и потому осторожнее на поворотах, может, вам еще не известно вот такое зерно мудрости: Короли не любят людей, которые видели их в минуту слабости, и деспотические характеры не любят советников, если те хотя бы один-единственный раз оказались умнее их самих. Цитата из записной книжки моей жены, и вам неплохо бы запомнить ее, а иначе любовь наша не расцветет пышным цветом, кончайте с этим вашим оскорбительным сочувствием, не вынуждайте меня быть вам благодарным, сочувствие, жалость и благодарность, нет, это слишком хлипкая основа для храма любви, лучше позаботьтесь об Алжбете Славиковой, она нуждается в вашей опеке куда больше меня и, пожалуй, даже больше меня ее заслуживает и несомненно больше оценит. Что? Вы это и делаете? Так, значит, она дорога вам, а на меня вам плевать? Ну и прекрасно, вижу, вы разумный человек, наверное, мы с вами все же столкуемся, я рад, что ваша помощь не такая уж бескорыстная, как мне поначалу казалось, это меня радует, честное слово, но позвольте тогда и мне дать вам совет, примите его хотя бы как проявление моей благодарности: я хочу предостеречь вас, любезный коллега-«ликвидатор», ибо вижу — она не открылась вам до конца, что, признаюсь, меня безмерно успокаивает. Вы принимаете нас за многострадальных скорбящих родственников умершей, за несчастные жертвы, я, конечно, не говорю, что мы не являемся ими, но, к сожалению, вы не знаете всей правды, и потому будьте осторожны, чтобы не попасть впросак, хотя в общем-то я не против того, что вы подогреваете свою похлебочку, вы умно поступаете, если угодно, ловите удачу, мать ведь так и пожирает вас глазами, поистине золотое дно благодарности, восхищения и любви, да, здорово вам удалось ее околпачить, она, верно, бросилась бы в огонь ради вас, но, кажется, она уже взяла себя в руки, спасибо вам, Виктор Ружичка, да, большое спасибо.