Светослав Славчев - В ловушке гарпий

“Я его знаю” — такова первая моя мысль.

Я его действительно хорошо знаю со студенческих лет. Тогда он еще не был доктором Евгением Маноловым, а просто — Женей Это был невысокий светловолосый парень, тихий и застенчивый, ужасно терявшийся на семинарах. Он настолько стеснялся, что начинал сбиваться при первых же вопросах преподавателей, и потом ему уже ничто не помогало, даже наши дружные и отчаянные подсказки. Он и сейчас словно стоит у меня перед глазами — весь какой-то ужасно бледный и растерянный

Но его мучения продолжались лишь до тех пор, пока ассистенты заставляли повторить загадочные названия нервов и сухожилий по латыни. И мгновенно забывались, стоило Жене взять в руки скальпель. Тогда он становился другим Абсолютно преображался, а мы вокруг застывали, пораженные его руками. Они жили как будто отдельной жизнью, эти руки. Каждое движение тонких пальцев было изящным, удивительно точным и подчинялось непонятным нам законам Женя обладал талантом прирожденного хирурга-виртуоза.

Но хирургом он не стал. После института жизнь разбросала нас, прошли годы, прежде чем мы стали изредка видеться в Софии и перебрасываться парой слов на трамвайных остановках. Два или три раза, так уж получилось, нам удалось поговорить подольше. Вспомнили профессоров и однокурсников, старые студенческие анекдоты, рассказали кое-что о себе. Женя работал в научно-исследовательском институте, прошел специальную стажировку и занимался сложными вещами, о которых в наших прежних учебниках и речи не заходило. Он избрал темой диссертации исследование кровяных клеток и какие-то фракции сыворотки. Глядя в его голубые глаза, я представлял себе его руки — с какой изумительной точностью они фиксируют клетки, о которых он рассказывал. Разумеется, Женя изменился. Светлые волосы на висках посеребрились. Стеснительности поубавилось, поведение стало увереннее и спокойней. Но главное в нем сохранилось — доброта.

Я всегда радовался встрече с ним. Поистине, он остался таким же добрым, умным и деликатным, каким и был всегда. Евгений Иванов Манолов — Женя.

Вот такие мысли, а точнее — неясные воспоминания и чувства то накатывают на меня, то исчезают, а я упорно пытаюсь удержать хотя бы часть из них.

Потому что Жени больше нет.

Доктор Евгений Манолов погиб. И я держу в руках сообщение о его смерти.

Первая моя реакция абсолютно бессмысленна — я откладываю телекс в сторону. Как будто вот так, будучи от меня подальше, сообщение может как-то измениться. Но глаза невольно притягивают строчки:

“43–85, ДН2, внешний отдел,

принято в 12.36 ч.

Департамент по вопросам иностранных граждан сообщает, что вчера, пятнадцатого, в 22.25 ч. между Кронсхавеном и Юргорденом в автомобильной катастрофе погиб болгарский гражданин, доктор Евгений Манолов, эксперт рабочей группы ЮНИЭЛ в Кронсхавене. Департамент не возражает в оказании оперативного содействия. Сообщите ваше мнение. Повторяю: сообщите ваше мнение. Настев”.

Из-за окна доносится приглушенный шум улицы, по коридору кто-то ходит, хлопает чья-то дверь. Но смерть Жени здесь, на моем письменном столе. К бланку прикреплен листок с надписью крупным шрифтом на машинке и хорошо знакомыми мне инициалами.

“Дебрскому. Доклад и предложения в 14.30. Л.Г.”

Беру телекс в руки и вновь перечитываю. Есть в нем нечто нелепое, чего я не могу воспринять. Погиб. Работал экспертом ЮНИЭЛ — значит, поэтому нам не приходилось встречаться в последнее время.

Кронсхавен. Где же находится этот самый Кронсхавен?

“Сообщите ваше мнение”. Какое мнение?

Нелепо не само сообщение, а смерть Жени. Его смерть.

Слова начинают приобретать свой реальный смысл, шок постепенно проходит. Каждый из нас может погибнуть. Трудно такое связать с Женей, но вот — произошло.

“Дебрскому. Доклад и предложения”.

Я по-прежнему сижу, потом через какое-то время прихожу в себя, сознание автоматически начинает расставлять вещи по своим местам. Мне известно, как поступать в таких случаях, вот и сейчас необходимо этим заняться. Речь идет о Жене, но процедура та же.

Достаю лист бумаги и медленно, стараясь до конца овладеть собой, начинаю записывать имена. Имена людей, к которым я обращусь за помощью: уточнить исходные данные, поработать над картотекой…

Каждый из нас может погибнуть. Но почему именно он? И почему в далеком и непонятном Кронсхавене?

…поработать над картотекой, провести сравнительный анализ…

Порядок следует соблюсти до мелочей. Неукоснительно.

Я смотрю на лежащий передо мной лист и все еще неуверенной рукой тянусь к клавишам диктофона.

Слушай кто-нибудь со стороны мой доклад генералу, вряд ли бы он многое из него понял. Стенографические знаки скрывают в себе целые слова. В нашем разговоре такие знаки тоже употреблялись и означали они случаи, стоившие когда-то много труда, нервов и сообразительности, а сегодня покоившиеся в архивах, зашифрованные на перфокартах.

— Его можно сравнить с “Васильевым-вторым”, — говорю я и жду ответной реакции. А реакция генерала на “Васильева-второго” категорически отрицательная, он смотрит на меня недоверчивым взглядом. То был случай самоубийства, над которым мы здорово попотели. Не могу себе представить, чтобы Евгений Манолов покончил с собой, просто я должен изложить возможные варианты.

— Не вижу здесь условий “карантина”, Дебрский! — поднимает брови генерал.

Это уже другой случай, произошедший в свое время в карантине Варненского порта. По существу мы столкнулись с преднамеренным убийством, но расследование тронулось с места лишь после того, как удалось раскрыть его мотивы. В данном случае о мотивах нам ничего пока не известно.

В конце концов разговор сводится к уточнению двух вещей: во-первых, верим ли мы в случайность смерти Манолова и, во-вторых — какие непосредственные действия должны предпринять.

Мы уточняем необходимые подробности, затем я возвращаюсь в свой кабинет и продолжаю заниматься справками, которые в состоянии завершить в оставшиеся несколько часов. Телефон звонит непрерывно, я отвечаю и задаю вопросы, уточняю сведения, время бежит с головокружительной скоростью, не позволяя до конца осознать, что на сей раз причина всего этого — смерть Жени. Хотя порой прокрадывается абсурдная мысль, будто это какая-то ужасная ошибка, будто Женя здесь ни при чем.

Но телекс уже подшит в папку, а сверху ложатся все новые и новые листы, портреты и микрофильмы. И я уже заказал разговор с человеком, подписавшим этот телекс, и находится он в одной из северных европейских столиц, за три тысячи километров отсюда.