Дмитрий Серебряков - Фабрика звезд по-русски

Совин выключил диктофон. Нажал «мышкой» на экране компьютера кнопку «сохранить». Закрыл файл. Закурил и решил выйти поужинать в ближайшее кафе. Работы оставалось еще много. Ночевать явно придется в кабинете. Предстояло перенести в компьютер разговор с мамой Владика Семёнова. Совин был у неё сегодня.

Сиреневый бульвар. Совсем недалеко от дома, где жил Совин. Третий этаж обычной хрущевской пятиэтажки. Дверь открыла маленькая седая женщина о удивительно открытым и ясным лицом. Такие лица бывали у пожилых актрис в советских фильмах семидесятых годов. Они играли матерей главных героев, женщин, прошедших тяжелый жизненный путь — войну, разруху, голод, лишения. Они сразу располагали к себе, были исключительно добры и мудры. Но Дмитрий впервые увидел такое лицо в жизни. От женщины веяло каким-то удивительным теплом и покоем.

Совин извинился за ранний визит и понял, что не знает, с чего начать.

— Простите, как ваше имя-отчество?

— Нина Власовна.

— А меня зовут Дмитрий Совин. Я сотрудник радиостанции, рекламщик, журналист. — Совин показал удостоверение. Правда, в современной России удостоверению могла поверить лишь совершенно безгрешная душа. Но люди верили, что говорило о почти врожденных привычках.

— Простите, чему обязана?

— Нина Власовна, может быть, мы пройдём в комнату? Если вы не против.

— Да, конечно. Проходите, пожалуйста. Хотите чая?

— Ужасно хочу. Вы знаете, я без чая жить не могу. Честное слово. Работали после института с женой в Монголии. Жизнь неспешная. Чай пьется исключительно. Помните, в восьмидесятых с хорошим чаем проблемы были? Забыли, как он и выглядит. А в Монголии нас «Внешторг» снабжал. Да еще вода с горных ледников совершенно изумительная. Не поверите — она натурального голубого цвета. А чай какой на ней! Я такого и не пил больше. Короче, пристрастился ужасно. Я за собой в этом смысле смотрю — прямо как наркоман стал. Только у них наркозависимость, а у меня — чаезависимость. Чаю не попью — я не человек…

Совин говорил, а сам лихорадочно соображал, что делать. Обманывать не хотелось. Нет, не то слово — было противно. И когда Нина Власовна пригласила его к столу, он рассказал ей все, что знал сам…

— Простите, Дима, я не очень поняла, — прервала чуть затянувшееся после совинского рассказа молчание хозяйка. — Вы считаете, что Владик как-то причастен к смерти Снегиревой?

— Нет, Нина Власовна. Конечно, нет. Но мне лицо не зря уродовали. Вокруг этого самого Толстого что-то нечисто. Но подойти я к нему никак не могу. Поэтому к вам и приехал. Понимаете, Владик встречался с этим человеком. Я хочу вас поспрашивать. Вы меня, ради Бога, простите. Сын ваш погиб, убийцы не найдены…

— Почему не найдены? Их нашли. Троих. Пьяные мальчишки, да вы таких на улицах видели. Не учатся, не работают… Они у Владика закурить спросили. А он и не курил никогда. Избили до смерти. Ни за что, просто так. И ограбили. Часы сняли, кроссовки, куртку. Пошли к киоскам, пробовали обменять на водку. Их продавцы запомнили. А когда милиция за это дело взялась, нашли их быстро. Суд уже был. Посадили всех. Всю жизнь себе испортили, глупые…

В голосе женщины совершенно не было ни зла, ни ненависти. Отчетливо слышалась только жалость. Жалость к убийцам сына.

— Нина Власовна, вы сможете со мной поговорить? Вам тяжело…

— Смогу, Дима. Вы не беспокойтесь. Владика уже не вернёшь. А у вас действительно нехорошее что-то?..

— Спасибо, Нина Власовна. Только у меня просьба к вам: вы не рассказывайте никому о нашем разговоре, хорошо?

— Конечно, Дима. Да и некому мне рассказывать. Подруг почти не осталось. С соседями общаюсь редко. А для души только и осталось, что память да книги. Вы не беспокойтесь.

И Совин скрепя сердце начал спрашивать…

Владик Семенов был поздним, желанным и любимым ребенком. Так получилось, что рос он с мамой.

Отец его, простой инженер-конструктор, работал в строительном НИИ, трудился честно, но талантами не блистал. Не достиг никаких высот и к сорока стал мучиться комплексом неполноценности.

Кризис среднего возраста.

Известно, чем заканчиваются такие вещи в матушке-России. Отец запил. Нина боролась, как могла. Никто не смог бы упрекнуть ее в том, что она ему не помогала.

Помогала, да не помогла. Усилия ее оказались тщетными. Муж не смог победить себя. И через два года после рождения сына он сгинул где-то без следа. То есть следы, конечно, были. Но пытаться возвращать этого мужчину домой Нина Власовна не стала. Решила воспитать сына одна.

Работала она учительницей русского языка и литературы в находящейся рядом с домом школе. Она была хорошим учителем. И хорошим педагогом. Ее любили ученики. Отношения с коллегами были ровными и уважительными. Ей сочувствовали, хотя она никогда не искала сочувствия и не любила жалости.

Занятость в школе, необходимость воспитывать сына и довольно узкий круг общения ограничивали возможности для знакомств. Служебные же романы с немногочисленными преподавателями мужескаго полу, которые, к тому же, все поголовно были женатые, ее не устраивали. И через несколько лет сорокатрехлетняя женщина поняла, что на личной жизни можно поставить крест. Она решила посвятить себя сыну. Вложила в него душу.

Владик рос тихим, послушным мальчиком. Много читал. Сам писал стихи. Мама видела, что стихи слабоваты, но сына разочаровывать не хотела. И когда Владик спрашивал ее мнение, говорила, что стихи неплохие, но надо больше работать, шлифовать свой талант.

К чести Владика, — он работал. И, по большому счету, стихи становились лучше. Во всяком случае некоторые из них…

После школы Владик поступил в педагогический. На факультет русского и литературы. Заканчивал четвертый курс, когда это случилось…

— Нина Власовна, а стихи Владика сохранились?

— Вы знаете, Дима, я ведь в его стол не заглядывала. Тяжело, не могу…

— А мне разрешите посмотреть? Я понимаю, просьба наглая, ведь даже вы…

— Вы не стесняйтесь, Дима. И не бойтесь меня обидеть. Знаете, вы мне почему-то Владика напоминаете, хотя внешне совсем не похожи. И, я думаю, дело, которым вы занимаетесь, не злое. Если вам стихи как-то помогут…

— Не знаю. Может быть, и помогут.

Совина ждало поразительное открытие. В одном из ящиков стола лежала толстая папка отпечатанных на машинке стихов — целое собрание сочинений. Под каждым из стихотворений стояла дата написания. И подпись. А вверху каждого листа — имя автора: Владислав Семенов.

Лежавшие сверху листы были скреплены зажимом. Их было двенадцать. Десять из них были текстами песен с первого компакт-диска Лены Мосиной. На диске они значились как стихи Марины Снегиревой. Если верить проставленным датам, семь из них были написаны до смерти Марины, три — Семенов написал в течение месяца после гибели Снегиревой. И за два месяца до своей нелепой смерти. И меньше чем через две недели после выхода первого компакт-диска Лены Мосиной…