Колин Харрисон - Найти в Нью-Йорке

Никого. Улица пустая. Он почуял в салоне какой-то запах, скверный запах, и подъехал к краю дороги.

Он уже готов был выкинуть этого типа в кювет, раз тот обгадил его машину, но тут решил посмотреть, нет ли при нем денег. Беглый осмотр карманов пассажира позволил обнаружить конверт, в котором, как выяснилось, лежало больше двадцати тысяч.

«Могу себе купить новую тачку», — подумал таксист.

Он пошлепал Ушастого по щекам, чтобы посмотреть, какая будет реакция.

Никакой, не считая того, что голова у него откинулась назад, задыхаясь, он глотнул воздух, глаза раскрылись, но уже ничего не видели.

В последующие три часа Ушастый не меньше девяти раз проехался на такси. Окна машины были опущены. Каждая из поездок выглядела вполне правдоподобно: в верхний город, в деловой центр, через город, в обычные места, куда ночью ездят на такси, и из этих мест — обратно. Всякий раз таксист делал в маршрутном журнале подробную запись, отрывал квитанцию и выбрасывал ее. В промежутках между поездками он по несколько минут катался просто так, словно высматривая пассажиров. Наконец, уже перед окончанием своей смены, он остановился у обочины, на темном наклонном съезде с шоссе Франклина Делано Рузвельта, в том месте, где длинные бетонные ограничительные барьеры идут параллельно друг другу, причем между ними остается узкое пространство глубиной три фута. Это была адская работа, но он справился: поднял пассажира и перевалил его через барьер, после чего тот ухнул вниз, между ограждениями; Ушастый был еще жив, но ему оставалось совсем немного. Он издал резкий хриплый звук. Тут его отыщут не раньше чем несколько недель спустя. Проехав сорок кварталов на юг, таксист выкинул бумажник пассажира в окно, а еще через час он остановился на своей подъездной аллее в Санни-сайде, Квинс, и тщательно протер заднее сиденье лизолом — ароматизированным дезинфицирующим средством: он всегда так делал, усердно готовя такси к следующему рабочему дню.

«Господи, прошу Тебя, сделай меня богатым», — молитва бедняков. Конечно, богачи могут позволить себе молиться о чем-нибудь другом. Но (хотя это не очень широко известно) истина в том, что когда человек становится весьма обеспеченным (с минимальным порогом личного капитала, скажем, в сто миллионов долларов), он перестает поклоняться своим богам в обычных предназначенных для этого местах. Он может продолжать посещать костел, или синагогу, или мечеть, но качество его молитв заметно снижается, если не падает до нуля, из-за того желанного или нежеланного внимания, которое обращают на него окружающие. Ближние высматривают в таком человеке (и он это знает) симптомы счастья, мучений, жадности, болезни, здоровья, величия, щедрости — чего угодно. При таких условиях особенно не помолишься. Выход — молиться там, где тебя не знают, однако богачи предпочитают, чтобы их узнавали, ибо когда в тебе узнают богача, это дает тебе и защищенность, и различные преимущества, и чувство собственной уникальности — все, что недоступно прочим смертным. Разумеется, богачи могут вообще не молиться, и многие так и поступают, особенно молодые, которых пока не затронуло горе, недуги и неудачи. Но когда очень богатый человек стареет, обычно он предпочитает решать серьезные вопросы в каком-нибудь спокойном месте. А самые подходящие места для этого — либо те, где можно побыть в одиночестве, либо те, куда приходят не за тем, чтобы молиться.

Нью-йоркский Ист-Хэмптон — один из самых дорогих приморских поселков в мире, и здесь полно мужчин, которые слишком стары и слишком богаты для того, чтобы по-прежнему утруждать себя посещением молитвенных объектов. Выходные они обычно проводят на теннисном корте или на поле для гольфа — чего и следовало бы от них ожидать. Однако немалое их число можно встретить в питомнике Гузмана, что в нескольких милях от города. И весьма часто они заезжают сюда как бы ненамеренно, не обязательно сообщив другим, куда именно они направляются. Они прибывают сюда, паркуют свой «мерседес», «лендровер» или чем там еще им случилось сегодня управлять и, ни с кем не вступая в беседу, отправляются в своего рода одиночное путешествие. Территория питомника — это восемьдесят акров, засаженных великолепными образцами флоры, в том числе декоративными деревьями; все это великолепие на грузовиках и по воздуху привозят сюда со всего мира, дабы украсить непрестанно меняющийся лик района Хэмптон. Ну где еще можно набрести на рощу изумительных кванзанских вишен, потом зайти в прекрасный лесок из голубых атласных кедров, потом поблуждать среди почти бесконечного разнообразия японских кленов — красных, желтых, оранжевых; затем — по петляющей тропинке, обрамленной березами, все вперед и вперед, мимо новых и новых рядов красивейших деревьев? Болотные дубы, кизил, японские березы, аляскинские ели, платаны, карликовые груши, падуб, австралийская сосна, золотистая лиственница, плакучая ива… все это — здесь. Гораздо более уединенное место, чем парк, и при этом оно старее леса; человек, блуждающий по питомнику Гузмана, встречается с бесконечным разнообразием божественных творений, с впечатляющим обещанием роста. Власть времени, выраженная в малом деревце. Ибо истина такова, что человек способен сажать и перемещать лишь маленькие деревца. По-настоящему большое дерево, скажем выше шестидесяти футов, передвинуть невозможно. Таким образом, иметь дело с маленькими деревцами — все равно что иметь дело с будущим, а ведь дерево, как всем известно, может прожить гораздо дольше, нежели любой из людей. Так, богатый человек лет шестидесяти с лишним, гуляя среди восточных белых сосен шестифутовой высоты, с их мягкими иглами, знает, что они будут еще молоды, когда он совсем состарится, и будут еще долго жить после того, как его не станет. Когда смотришь на деревья, начинаешь по-настоящему понимать, что такое жизнь и смерть.

Марц очень любил питомник Гузмана. Он приезжал сюда несколько раз в год. Конни даже не подозревала о существовании этого места. О нем знала лишь его первая жена, вот почему в свое время они выбрали здесь для себя несколько саженцев декоративных растений. Много лет назад. Много домов назад. Их первое место воскресного отдыха потом распахали бульдозерами и построили на нем чудище в стиле «шингл» общей жилой площадью одиннадцать тысяч квадратных футов, а потом снова прошлись бульдозерами и выстроили виллу в тосканском стиле общей площадью двадцать три тысячи квадратных футов. Сейчас ему неприятно было об этом вспоминать; он просто наслаждался прогулкой среди кедров и, особенно, лиственниц, отдыхом на любимой скамейке. Именно это он сейчас и делал — радовался поту, выступившему от прогулки на солнце, радовался аромату деревьев. Он посмотрел на часы. Пора.