Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни

— Я на пару минут, Паша… Просьба к тебе, браток, просьба… Ты вот пишешь что-то годами, корпишь, тебе верю, а этим… «хорошим» удавам… — он кивает на кое-кого, и я, конечно, понимаю, что речь идёт о лжеблатных, о приспособленцах из воровской среды, которые не думают о мужиках и общем, но заботятся о безопасности и собственном брюхе. Самая страшная лагерная масть, из-за которой люди не знают настоящих воров. Это они, как и провокаторы на воле, тут и там делают замаскированную мусорскую постановку и пускают под «сплав» настоящих, честных блатных. — Напиши когда-то всю правду о нас, Паша, всю! За что страдали и за что подыхали… Тебе поверят, ты честный и грамотный, ты бескорыстный, можешь писать… Напиши, как погибал скот, который хотел быть людьми. Напиши, как нас гнули на спецах, ты знаешь, ты прошел это сам… Напиши, как травили и запинывали сапогами до смерти, как создавали «духоту» и «пресс», как живьем сжигали в БУРах, как крутили на срока. Как зеки рубили и рвали друг друга на части, выливая зло на актив, который роботами выполнял команды… А они ржали и пили, получали звёзды и ордена, плакались в жилетку. Напиши, почему их так мало погибло, тех, кого и надо было сжигать живьем за их нечеловеческие злодеяния… Напиши, сколько десятков тысяч погибло нас, напиши, как терзали того, кто осмелился поднять руку на них, доведенный до безумия и полной безысходности! Напиши, как рвали мясо собаки, как волокли еще живого «мертвеца» через всю зону в назидание другим. Напиши, как вешались и резались до суда, как за пайку, всего одну пайку хлеба, снимали брючата молодые… Как «лечили» суки-врачи, как погибали под брёвнами, как списывали трупы, как наживались на наших руках. Напиши, наконец, им всем, что при Сталине в лагерях жилось лучше, что менты были добрей и человечней сами по себе, они не были такими зверями, а зеки не знали режима, этого иезуитского изобретения последних коммунистов. Напиши правду о льготниках-фраерах, которые просидели пару лет на белых булках и корчат из себя страдальцев. Напиши обо всем, Паша! Их много!.. Они вскоре придут к власти и будут кричать, что гнулись и страдали за общее дело, будут! А погибали такие, как Марченко да твой земляк Суус, Буковский еще чудом сорвался, повезло… Еще напиши матери, за что я получил три срока в зоне, пусть знает! Напиши, как я «ушел», напиши, как ты можешь, с душой!..

Я молчу, я стараюсь не смотреть на него, я слишком хорошо понимаю, что остановить его в силах разве что Христос. Нет, он не пойдет убивать кого попало, как маньяки, насилующие детей, он не наложит на себя руки, тихо и незаметно, он бросает вызов системе, как тысячи и тысячи людей до него. Он готов отдать жизнь за это.

Мне хочется крикнуть ему: «Сашка! На земле нет и никогда не было правды, зачем?! Зло порождает только зло, бороться можно только с собой, да и то, если дано, за себя — че-ло-века. Не надо, Сашка!!! Ты ни-че-го не изменишь в этом мире, все будет так, как было веками. Меняются формы и люди, но остается суть и извечные циклы вращения… Сашка!!!»

Но нет, я не смогу высказать за две минуты мысли и чувства почти двух десятков лет неволи, не смогу! Как сжимается сердце, как хочется вырваться из себя и очнуться на другой планете! Даже такие люди, как Маркс и Ленин, не смогли понять, что на земле не построить ничего отдельного от вселенной, ничего совершеннее и ничего справедливее, чем есть и было. Земное учение, вырванное из космоса, всё равно что печень, вырванная из организма! Какое величайшее заблуждение мысли! А Ленин не покаялся даже перед смертью!

Эх Сашка, Сашка, ты не читал «Капитала» и Аристотеля, ты видел издевательства и унижения, преступления и ложь — и ни одного, ни одного суда над палачами и истинными садистами в мундирах!

Ты решил стать судьей и исполнителем приговора в одном лице, ты решил испить крови сполна и умереть… Наивная душа! Да разве ж это выход — становиться на одну ступень с палачами, разве Иисус не мог стереть в порошок Иуду и Пилата, разве ж они ведают, что творят, Сашка! Честным да совестливым на роду написано страдать и терпеть. А нет, переступи одну грань и стань хищником, это совсем просто. Может, и моя бедная родина, поверившая в чудо и счастье, оттого так и пострадала, что жаждала справедливости! Бедная родина, бедный мой Сашка! Судьба ли это, грехи, рок, дела пращуров наших или все то же вечное движение природы?.. Не знаю, не знаю, я этого, друг, не знаю, и навряд ли знает хоть кто-то…

Сашка попрощался со мной, похлопал легонько по плечу и пошел. Я смотрел ему вслед, а в секции стоял шум и гам. Вешалка, восемь тумбочек и одиннадцать двухъярусных нар. Лампочка без абажура, швабра в углу, урна, запах портянок и тюремной робы… Скрип, скрип, скрип, скрип — ежесекундно открывается и закрывается дверь, стучат зековские сапоги.

Я ложусь на койку и прикрываю глаза рукой, скоро я буду далеко, далеко отсюда… Нормален ли я, не сошел ли с ума? Где мы, кто мы, что с нами всеми?! Сколько лет «навешали» бы здесь Христу, на какой режим отправили и дошел ли бы Он до прокуратора? Скорее всего, Его бы уже растерзали здесь прапорщики и офицеры. Сон, сон, сон, сон! Свободы…

Через два дня ночью Сашка зарезал офицера и прапорщика из ШИЗО. Проглотив неимоверную дозу каких-то таблеток, он умер, не приходя в сознание, следом за своими жертвами. Его даже не били.

90-й год, Уральский лагерь

Микуньская пересылка сталинского образца, семьдесят шестой год.

Ночь. ШИЗО. Ужасно холодно, спать невозможно, курева на три скрутки, под нарами беснуются крысы. Двадцать шесть человек в камере.

Петя Рубаненко, шепелявый ухтинский бродяга и воришка тридцати семи лет, держит прикол и смешит всех без исключения. Весельчак и простяга, он имел неосторожность послать хозяина на хуй при всех! И вот уже четвертый раз получает по пятнадцать суток через день после выхода. Причина находится, всем понятно, за что его морят. Но Петя не унывает, полон оптимизма и энергии. Невозможно без улыбки смотреть на эту физиономию, умора!

Вот он рассказывает нам, за что вообще сидит; возмущён до глубины души.

— На Привозе вертанул пиджачишко… Не новый, ношеный такой, думаю, пятерку сёрано дадут, чего не взять, взял. Ну иду, значит, к пивнушке, предлагаю одному, другому, третьему… Не берут. Не берут, и сё!

Я и так и сяк кручу, нахваливаю, не берут. В пиджаке-то ничего, расчёска да билет на автобус, шо ли. А, отдам за трёшку, думаю. Предлагаю за трёшку — не берут! С час вертелся у пивнушки, без толку!

Тут одна баба с мужиком подходят, я уже и здесь!

«Земляк, грю, как раз на тебя, прикинь…» Смотрю, баба зыркнула оком, я быстренько к ней… Короче, поторговались — отдал за четыре рубля.