Питер Робинсон - Растерзанное сердце

— У вас славный дом, — заметил Чедвик, садясь в цветастое кресло с кружевными салфеточками.

— Спасибо, — ответила миссис Лофтхаус. — Дом без особых удобств, но я делаю что могу. И среди соседей попадаются неплохие люди. Все равно теперь, когда Джима нет, мне столько места не нужно. Я записалась на бунгало, рядом с Шербурн-ин-Элметом.

— Думаю, там будет потише.

— Вы насчет Линды, да?

— Вы знаете?

Миссис Лофтхаус закусила губу.

— Видела рисунок в газете. И с тех пор я… я все не верила, убеждала себя, что это не она, что это ошибка, но это ведь правда она, да? — У нее был заметный йоркширский акцент, но не такой явный, как у Кэрол Уилкинсон.

— Мы так считаем. — Чедвик вытащил из портфеля фотографию. — Боюсь, вам это будет не очень приятно, — проговорил он. — Но это важно.

Он показал ей снимок:

— Это Линда?

Глотнув воздуха, миссис Лофтхаус ответила:

— Да.

— Вам придется приехать на официальное опознание.

— В… морг?

— Боюсь, что да. Но мы постараемся вам это облегчить. Пожалуйста, не беспокойтесь.

— А когда я смогу… ну, вы же понимаете… похороны?

— Скоро, — заверил ее Чедвик. — Как только коронер разрешит забрать тело для погребения. Я вам сообщу. Мне очень жаль, миссис Лофтхаус, но я вынужден задать вам несколько вопросов. Чем скорее, тем лучше.

— Конечно. Ничего, я приду в себя. И зовите меня Маргарет, прошу вас. Может быть, сделать чаю? Как вам?

— Чашечка не повредит, — улыбнулся Чедвик.

— Тогда я сейчас.

Маргарет Лофтхаус скрылась в кухне, наверняка для того, чтобы погоревать без посторонних глаз, кипятя воду и наполняя заварочный чайник, — утешительный ритуал, освященный временем. На каминной полке тикали часы, рядом стояла обрамленная фотография. Без двадцати пяти час. Брум с приятелем сейчас на полпути к Шеффилду, а то уже и там. Чедвик встал, чтобы поближе посмотреть на снимок. На нем была запечатлена Маргарет Лофтхаус, помоложе, чем сейчас, а мужчина рядом с ней, обвивавший рукой ее талию, был, без сомнения, ее муж. Еще на фото, сделанном где-то на воздухе, в сельской местности, была девочка с короткими светлыми волосами, глядящая прямо в объектив.

Маргарет Лофтхаус вернулась с подносом и застала его за рассматриванием фотографии.

— Это снимали на ферме Гарстенг, возле Хоуза, в Уэнслидейле, — объяснила она. — Несколько лет назад мы часто ездили туда летом в отпуск, когда Линда была маленькая. Это была ферма моего дяди. Теперь он умер и ее купили какие-то чужие люди, но у меня сохранились о ней чудесные воспоминания. Линда была такой замечательный ребенок.

Чедвик видел, как ее глаза наполняются слезами. Она промокнула их бумажной салфеткой.

— Простите. Меня просто душат слезы, когда я вспоминаю, как все было, когда мы были счастливой семьей.

— Я понимаю, — отозвался Чедвик. — Что произошло?

Похоже, Маргарет Лофтхаус не удивилась вопросу.

— То, что обычно и происходит в наши дни, — сказала она, шмыгнув носом. — Она выросла и превратилась в подростка. Сейчас они в шестнадцать лет ожидают, что получат весь мир, правда? Ну вот, а она заполучила младенца.

— Как она поступила с ребенком?

— Отдала его на усыновление — это был мальчик, — что ей еще оставалось делать? Заботиться о нем она не могла, а мы с Джимом были уже немолоды, чтобы начинать нянчить еще одно дитя. Я уверена, что ребенок попал в хорошую семью.

— Я тоже уверен, — согласился Чедвик, — но я пришел сюда поговорить с вами не об этом ребенке, а о Линде.

— Да, конечно. С молоком и с сахаром?

— Пожалуйста.

Она разлила чай из фарфорового чайника по хрупким с виду чашкам с золочеными ободками и ручками.

— Чайный сервиз моей бабушки, «Роял Далтон», — объяснила она. — Единственная моя ценность. Теперь уже никого не осталось, кому я смогла бы его передать по наследству. Линда была единственным ребенком.

— Когда она ушла из дома?

— Вскоре после того, как родила. Зимой шестьдесят седьмого.

— Куда она отправилась?

— В Лондон. Во всяком случае, так она мне сказала.

— Куда именно в Лондон?

— Не знаю. Она не говорила.

— У вас не было ее адреса?

— Нет.

— У нее были там какие-то знакомые?

— Наверняка были, а вы как думаете? Но я с ними никогда не встречалась и ничего про них не слышала.

— Она никогда к вам не приезжала?

— Приезжала. Несколько раз. У нас с ней были довольно-таки дружеские отношения, однако не самые близкие. Линда никогда не рассказывала о том, как она там живет, и это меня убеждало, что у нее все в порядке и беспокоиться не о чем. Должна добавить, она и выглядела всегда так. То есть она была чистенькая, трезвая, мило одетая, если, конечно, подобную одежду можно назвать милой. И, судя по ее виду, она хорошо питалась.

— Одежда в стиле хиппи?

— Да. Длинные платья, из тех, что спадают свободными складками. Джинсы клеш с вышитыми цветочками. Такого рода вещи. Но, как я уже сказала, они всегда у нее были чистые и, как мне казалось, хорошего качества.

— Вы не знаете, чем она зарабатывала на жизнь?

— Понятия не имею.

— О чем же вы все-таки разговаривали?

— Линда рассказывала про Лондон, про парки, здания, картинные галереи, я ведь там никогда не была. Она интересовалась и живописью, и музыкой, и поэзией. Говорила, что все, что она хочет, — это чтобы на Земле наступил мир и люди просто были счастливы. — Она снова потянулась за салфетками.

— Значит, у вас с ней были нормальные отношения?

— Я бы сказала — отличные. Но это если смотреть поверхностно. Она знала, что я не одобряю ее жизнь, хоть и мало что об этой жизни знаю. Она болтала про буддизм, индуизм, суфизм и бог знает что еще, но ни разу не упомянула Господа нашего Иисуса Христа, а я-то ведь ее воспитывала доброй христианкой. — Она слегка покачала головой. — Не знаю. Может быть, мне надо было постараться понять, приложить больше усилий. Она казалась такой далекой и от меня, и от всего, во что я в жизни верила.

— А вы что ей говорили?

— Передавала всякие местные сплетни, рассказывала, что делают ее бывшие школьные друзья и прочее в этом роде. Она никогда не оставалась надолго.

— Вы были знакомы с кем-то из ее друзей?

— Я знала всех соседских детей, с которыми она играла, всех ее школьных друзей, но я не знаю, с кем она проводила время, после того как ушла из дома.

— Она никогда не называла никаких имен?

— Ну, может быть, и называла, но я ни одного не помню.

— Она не жаловалась вам, что ее что-то или кто-то тревожит?

— Нет. Она всегда казалась довольной, безмятежной, как будто у нее не было совершенно никаких забот.

— Вы не знаете ни о каких врагах, которые у нее могли быть?

— Нет. Даже представить не могу, чтобы они у нее были.

— Когда вы ее в последний раз видели?