Дмитрий Вересов - Отражение Ворона

Гейл отключился, но тут же пульт вновь запищал, и из динамика послышался сухой женский голос:

– Мистер Блитс, с вами желает говорить мистер Берч. Хэмфри Ли Берч…

Всесильный директор ФБР приглашал самого богатого человека планеты провести уик-энд в своей загородной резиденции.

Такие приглашения не отклоняют.

Одиночество – это неестественное состояние красивой молодой женщины. Душа должна трудиться…Так сказал популярный в Советской России поэт? Но и тело тогда вдвойне должно трудиться, особенно, если это красивое и молодое тело.

Об этом подумала Татьяна, ложась в свою одинокую постель в холодном и огромном Морвен-хаус.

Оглядывая себя в зеркале, она с беспощадной самокритичностью готова была найти хоть бы один изъян в своем прекрасном теле, достойном кистей Серебряковой и Ренуара, Коро и Семирадского… Но не нашла. Не обнаружила.

«Господи, такая женщина пропадает», – сама себе прошептала Татьяна, плюхаясь спиной в гостеприимную перину.

А ночью к ней пришла бабка.

– Слушай, Танька, – сказала старая колдунья, нестрашная лишь оттого, что родня, – слушай Танька, это ведь не тебе одной отсрочка-то дана, ты понимаешь?

И Татьяна все понимала. Только сказать ничего не могла в ответ. Как собака, которая все понимает, но ничего сказать не может. Да, впрочем, эта ее временная неспособность говорить роли здесь не играла. Здесь гораздо важнее была функция слуха.

– Ты, Танька, подумай, ты девка умная, ты должна остановиться и подумать, а тебе некогда, времени у тебя на то, чтобы подумать, не хватает, – говорила родственница, – а тебе бы самой подумать, да и поняла бы все, разгадала бы загадку…

– А в чем загадка? – хотела спросить Татьяна, но у нее из уст вырывалось только нечленораздельное мычание…

– Ты, Танька, во-первых, должна понять, что отсрочка не одной тебе дана, но и врагам твоим тоже… Тут кто кого опередит… Кто быстрее думает, тот и прибежит первым. А кто опоздал, тому – крышка, и лучше не думать, что тому там будет.

Бабка сделала акцент на слове «там» и остановилась, с трудом переводя дыхание, как если бы без лифта да с тяжелыми авоськами поднялась сразу на пятый этаж «сталинки»…

– Ты, Танька, подумай, покумекай, прикинь что имеешь – к носу своему, кто тебе здесь друг, а кто тебе враг… А то ведь лучший друг – лучшим врагом твоим окажется, и наоборот. А в беготне вашей, не на жизнь, а на смерть беготне, все на последней минутке, все на последней секундочке решаться будет. И если в последний миг друг твой тебя предаст, к кому жаловаться побежишь?

Татьяна мычала, пытаясь спросить: «Кто?»

Но губы ее не размыкались, а язык во рту набух и не ворочался.

– Подумай, Танька, – сказала бабка и была такова.

Запахнулась, как это манерно делают испанские танцовщицы, запахнулась шалью, и растворилась в воздухе.

– М-м-м-м!!! – мычала Татьяна и, наконец, проснулась….

– Молли! – позвала она горничную.

Та явилась, вся заспанная, явилась, не скрывая того, что госпожа прервала ее сладкий сон.

– Таблетку и стакан воды, но не холодной, – приказала Татьяна, садясь в постели, стараясь прямо держать при этом спину, как если бы на нее глядела не заспанная горничная, а сотни мужских, распаленных вожделением глаз.

Часы в малой гостиной женской половины Морвен-хауса пробили полчетвертого.

«Спать уже не буду, – подумала Татьяна, – промучаюсь только, лучше проветриться. Продуть мозги атлантическим ветерком!»

Она резко поднялась и, не отпуская Молли на ее теплый диван с теплым пледом, что уже остывали в комнатке для прислуги, приказала собрать одежду для выхода.

Демократическую одежду для выхода инкогнито .

Понятливая Молли – за что ее и держали в Морвен-Хаусе – принесла черные джинсы, спортивную куртку, кроссовки и самую демократическую бейсболку с надписью «Роллинг Стоунз» по-над высунутым ярко-красным языком.

– И еще, разбудите Уоррена, Молли, пусть выкатит машину, что попроще…

Ничего «проще» «Бентли» золотистого цвета под «металлик» Уоррен спросонья выдумать не смог.

Ехали по совершенно пустынному Лондону.

Предрассветные часы. И светофоры мигают одним только желтым цветом…

Последние мусорщики еще копошатся возле своих монструозных мусоровозов. Город пока чист. Но завтра, вернее, уже сегодня, уже к полудню, нового мусора будет снова вдоволь.

Маленькие грузовички с яркими логотипами своих фирм и магазинов по бортам начинают утреннюю развозку. Свежий хлеб. Свежее пиво…

Татьяна попросила Уоррена довести ее до моста Ватерлоо по левому берегу.

Вышла и пошла по набережной Виктории вверх по течению, в сторону Вестминстера. Уоррен медленно ехал позади, держа почтительную дистанцию, чтобы не мешать госпоже…

Вот уже и первые бегуны трусцой стали появляться. Кто они?

Вот, наверное, юный аспирант – физик, или программист из Индии. Получит свою степень магистра, а в родной Кашмир возвращаться не станет. Будет приумножать здешнюю цивилизацию, а на хрена ему Кашмир?

Все они сюда… Все они сюда лезут. А Москва-то не резиновая!

И тут Татьяна поняла, что слегка запуталась…

Какая еще Москва? Это же Лондон, черт его дери! Совсем одурела старушка!

Свежий ветерок дул из Доклэндс. Дул в спину. Но порою, подчиняясь какому-то турбулентному завихрению, упруго ударял в лицо. И это бодрило. Приятно бодрило.

Именно этого отрезвляющего дуновения и желала Татьяна.

Остановилась напротив старого здания страховой компании Ллойда, что на том берегу. Полюбовалась.

Красив Ленинград, но такого вида на Неве нет! Темза здесь как раз по ширине Невы в самом ее широком месте – напротив Летнего сада и дома Политкаторжан.

Но здесь, в Лондоне, и мосты потеснее друг к дружке, да и дома викторианские, так волнующе характерно «нерусские», что душе одновременно и чуждо, но и хорошо!

Кто мой друг? И кто мой враг? И кто предаст на последнем метре гонки?

Вот вопросов бабка понаставила. А ответов-то и не дала, вредная старушенция!

Растревожила и без того непокойную душу и растворилась в предрассветном тумане. «Vanished in the haze», – как сказал бы мрачный битломан Уоррен.

Да и где это он, кстати?

Татьяна огляделась и поняла, что здесь набережная Виктории перешла в свою пешеходную зону, и Уоррену пришлось поехать по Стрэнду и далее по Уайт-холл до точки их рандеву возле Вестминстера.

Оставшись одна, Татьяна почувствовала вдруг свою незащищенность.

Все-таки она женщина. Хоть и ниндзя. Хоть и киллерша с невыжигаемым клеймом проклятой кармы, но… Но женщина.

А вот возьму да и прыгну, да и брошусь теперь головою в Темзу-матушку…

Э-э-э, нет! Это Волга – она нам матушка. А Темза – она даже и не холодная кузина. Она даже и не мачеха… Она чужая худая холодная баба, что и говорит-то не по-русски. И негоже русской девушке в Темзу головой. И как глупо плыть потом в районе Доклэндс – раздутой и синей-синей, и чтобы потом «бобби» с катера тебя багром за бок! Бр-р-р!!! Как у символистов там было? Дайте мне женщину синюю-синюю, я проведу по ней черную линию…