Дмитрий Вересов - Искушение ворона

Поиски были затруднены сильным штормом и отвратительной видимостью, тем не менее были извлечены фрагменты тел всех пятерых человек, находившихся на борту, и некоторые детали и узлы самой машины, по которым и была установлена непосредственная причина катастрофы.

Далее следовали непонятные Тане технические термины. Однако она поняла, что речь идет о серьезных неисправностях в системе управления.

Бортовой самописец, извлеченный с глубины двухсот ярдов, находился в плачевном состоянии, и работа над расшифровкой записей затянулась на несколько месяцев и завершилась уже после того, как причиной гибели четверых граждан Великобритании и одного американца была официально объявлена «техническая неисправность транспортного средства».

Расшифровать удалось немногое, но среди этого немногого было несколько последних, по всей видимости, слов лорда Морвена.

Таня читала и перечитывала эти две строчки протокола.

«Сэм, очнись, очнись, ради всего святого… Что, черт возьми!.. Свиньи, свиньи!.. Дарлинг, знай, это все дело рук тех, кто не хочет, чтобы Ред-Рок…»

The rest is silence… Дальше – тишина.

А еще к делу прилагалась медицинская карта капитана Родригеса, за три месяца до гибели уволенного из ВВС по состоянию здоровья. Из нее следовало, что у капитана неизлечимая саркома и жить ему оставалось максимум год…

Покойный лорд Морвен посвящал супругу во многое, но не во все, и словосочетание «Ред-Рок» ничего для нее не значило. Зато значило слово «Свитчкрафт». Компания Гейла Блитса.

А в числе погибших числился профессор Гордон Мэндри, коллега и ближайший помощник сэра Джеймса Джинса, лауреата Нобелевской премии, всемирно известного астрофизика…

Леди Морвен обнаружила на сайте и звуковые файлы, в частности, запись своей собственной телефонной беседы с Блитсом, состоявшейся через день после его визита в Морвен-хаус, когда он представлял ей Барковского. Судя по шумовому фону, Гейл разговаривал с ней с борта личного самолета.

Она не поленилась дослушать прекрасно запомнившийся ей разговор до конца, но запись на этом не кончалась.

Положив трубку, Блитс обратился к невидимому собеседнику:

– Вот так… Старый лорд возомнил себя богом на земле. Он хотел неограниченной власти в Ордене. И старик получил, чего так желал, – воссоединился с абсолютом, получил свою неограниченность в чистом виде… Что ж, все к лучшему в этом лучшем из миров… А рыжую дурочку мы разведем при помощи старых ритуальных игрушек и сладких приманок… Пока эта кукла нужна нам, а потом…

Что ж, мистер Блитс, спасибо за откровенность. Вам зачтется.

Это было ее полное алиби. Не перед уголовным судом, не перед другим, высшим судом, а перед судом Нила Баренцева. Татьяна Захаржевская не виновна…

Профессор Делох любил читать лекции в полукруглой аудитории. Глядя на уходящие вверх ярусы, заполненные студентами, старый чудак к середине лекции воображал себя то предводителем хора в греческой трагедии, то одним из братьев Гракхов, выступающим в римском сенате. Тогда он сам себе казался титаном. Он не просто приподнимался на котурнах, Делох словно надевал крылатые сандалии и возносился над слушателями. Вдохновение его росло, голос гремел. Римские патриции, наверное, убили бы его еще раньше знаменитых братьев, защитников плебса, но студенты профессора любили.

На лекциях он мог в восторге чувств свалиться с кафедры или, как рок-звезда, пробежать между рядами студентов и закричать с галерки:

«Я – царь, я – раб, я – червь, я – Бог». А как он принимал экзамены! Стоило английскому студенту, даже если у него в билете был Гоголь или Набоков, сказать что-то вроде: «Как этот французский мерзавец Дантес дожил до восьмидесяти лет? Неужели не нашлось в то время ни одного честного англичанина?», как профессор Делох, тут же возлюбив хитрого лоботряса, ставил ему высший балл, роняя на ведомость слезу умиления.

Сегодняшняя лекция летних курсов Открытого Университета была посвящена «Идиоту» Достоевского. Профессор начал ее с европейского среза образа князя Мышкина. Дон Кихот, Жан Вальжан, Пикквик… Говорил он на редкость вяло, неуверенно, будто старался попасть в пункты какого-то обязательного плана изложения. Покончив с Европой, он последовал за князем Мышкиным в Россию в дом Епанчиных, потом Иволгиных. И тут началось. Когда профессор Делох перешел к сцене первой встречи идиота с Настасьей Филипповной, он вдруг соскочил с кафедры, подбежал к правому крылу аудитории и, почему-то глядя прямо в лицо рыжей шотландке Макферсон, продекламировал:

– Я ваши глаза точно где-то видел… да этого быть не может! Это я так… Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне…

Студенты еще не успели определиться в отношении данной сцены, как профессор стремительно вернулся на кафедру, и голос его взлетел под потолок:

– А знаете ли вы, леди и джентльмены, что эти слова князя Мышкина, обращенные к Настасье Филипповне, русский поэт Александр Блок выбрал эпиграфом к своей поэме «Незнакомка»? Прошу не путать с одноименным стихотворением, хотя связь между двумя этими произведениями несомненна. Так вот, Мышкин, рыцарь печального образа, бросает все, жертвует всем, чтобы спасти страдающую, падшую женскую душу. Мышкин, этот юродивый, идиот, действует. Поэт из поэмы Блока, идеалист начала ХХ века, действовать уже не способен, он может только мечтать. Незнакомка уходит с франтом, пошляком. А поэт, Голубой… Ваш глупый смешок в данном случае совершенно не уместен. Я вообще не понимаю, как можно было отдать такой прекрасный цвет одному из сексуальных меньшинств. Не подумайте, что я осуждаю чей-то сексуальный выбор. Нет. Мне просто не нравится, что группа людей присвоила себе цвет поэзии, так сказать, по сексуальной ориентации. Совершенно согласен с другим поэтом:

Это Пастернак. Вернее его перевод грузинского поэта Бараташвили. Попробую перевести вам на английский. В прозе, разумеется… Итак, незнакомка уходит с пошляком, Голубой остается мечтать. Дон Кихот мог бы мечтать о подвигах во имя прекрасной дамы, не выходя из дома, но он выходит и сражается с мельницами, он – идиот, но рыцарь. Вы помните у Достоевского в романе эпизод со стихами Пушкина о «рыцаре бедном»? Федор Михайлович тогда не знал, что за инициалами спрятано имя не смертной женщины, а Девы Марии, Божьей Матери. Но не в этом суть. Вы улавливаете связь? Служение до конца, до самозабвения, позабыв все, даже самого себя! И что происходит с князем Мышкиным, когда предмет его служения умирает? Он превращается в идиота, уже клинического, буквального!