Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

Она села, скрестив руки на коленях под фартуком. Антон видел ее неловкость, был тронут тем, что зашла, однако понимал, что этот визит – неспроста.

– У вас хороший паренек, соседка. Простите, не знаю, как вас называть.

– Грета Готфридовна. Зовут Богдановна. Так проще. Пока еще выговоришь. А вы зовите – Грета.

– Хорошо, Грета. Евгений вам сыном приходится?

– Братик он. Младший. Я в семье старшая. Еще мама живая была, как я работаю прачкой. – Тут Антон понял, почему она прикрывает руки. Красные, отекшие, они гармонировали разве что с ее спелым румянцем.

– Давно вы здесь?

Она кивнула:

– Я совсем маленькой была, когда эшелонами нас перегоняли. Тех, что из Самофаловки, – это под Сталинградом, по большей части сюда – в долину. Кто в Шаартузе, кто – в Курган-тюбе. Те, что из Качалинской, – в Казахстан переселенцами пошли. Да я и не помню. Мать рассказывала. Все думала, как нас отец разыскивать будет, а ему и не пришлось. Погиб в июле сорок пятого в Докшицах, в Литве. Встречали здесь «лесных братьев», может, кто из них и моего батю того… Так ведь здесь они тоже не в пансионате.

Еще молодая женщина, Грета своей судьбы так и не устроила. Пока не вырос старший Освальд и не устроился на строительство, света белого не видела. Детей было пятеро, и каждого надо обиходить. Занимали Шпомеры две комнаты в бараке, с той поры как женился Освальд. Теперь у него двое своих ребятишек, а семья жила как одна. Только руки у старшего не доходили до воспитания. С Женькой язык не ладился, может, потому, что чаще, чем надо, старший брат хватался за ремень. А тот – с норовом. Гордый.

– …За Женьку беспокоюсь. Не знаю, кого и просить. Он у нас прям командир какой-то! Собрал вокруг себя таких же разбойников, ладно бы озорничали как, а то драки у них прямо лютые. Приходят сюда из кишлака, вылавливают их поодиночке после школы и бьют. А все из-за собаки. Иргиза на бои натаскивали, люди из Микоянобада на собаку свой интерес имеют, а Женька увел его.

– Постой-постой. Как это на бои?

– На пустыре в базарный день собак травят. Одних на других. Хозяева бешеные ставки делают, а та псина, что изворотливее и задерет быстрее соперницу, сразу в цене растет. Страшное дело. Не знаю, чего уж там с этим Иргизом, но как бы Женька неприятностей не наворотил. Я с ним и говорила, и запирала его – а толку-то… Освальду жаловаться – так пойдет разбираться с кишлачными. Как бы еще хуже для Женьки не стало. И так малец изо дня в день приходит побитый…

Скавронский прикинул, где детвора проводит свободное от уроков время. Нашел их на излучине реки, когда дети катили шину, припрятывая ее до более теплых времен, чтобы спустить на воду. Навстречу вылетел Иргиз. Злобно ощерившись, он не лаял, но по повадке видно было несется на захват. Антон не волновался, шел как шел. Из-за подслеповатого увечного глаза пес обманулся, а как узнал своего, сник, остановился, виновато помахивая обрубком хвоста.

– Жень! – в попытке перекричать рев реки, позвал Антон.

Мальчик подошел не один, вместе с друзьями. Антон сел на теплый, прогретый за день валун, раскурил папиросу.

– Как жизнь, сосед? Не заходишь. Решил сам тебя проведать.

– Да ты не темни, Тош. Говори за дело.

– За дело ты мне объясни.

– Гретка нажаловалась?

– Неправильно к делу идешь. Я без подковырок пришел. Сам битый ходишь, черт с тобой – твое дело, а собаке хватит, не так?

Детвора наперебой зашумела. Объясняли каждый своими словами, а главное, одновременно, так что у Антона в ушах зазвенело.

– Ша! Говорит кто-то один, – жестким тоном потребовал Антон.

Наступило затишье.

– Иргиз мой! – неожиданно сказал чернявый паренек с нежной растительностью на еще детских щеках. – Мне его дед еще щенком подарил. Он не чистопородный аксай, а с волчьей примесью. Поэтому Рахим и начал его натаскивать на бойцовского.

– По порядку: кто такой Рахим?

– Да брат это мой! Он Иргиза в карты проиграл…

Ребята возмущенно заголосили, и разобрать, какое развитие приобрела история дальше, стало решительно невозможно. Скавронский вздохнул:

– Тебя как зовут? Рашид? Ну вот что, Рашид! Зайди ко мне. Женька дорогу знает.

Но ни тот, ни другой так и не зашли. А через пару дней, торопясь на работу и проходя мимо палисадника Шпомеров, Антон услышал, как голосила Грета. Он словно воочию видел, как делает она примочки на Женькины ссадины, и будто слышал его стон.

За день картинка, представшая перед внутренним взором, потускнела, а к концу рабочего дня и стерлась совсем. Узкоколейка плохо справлялась с грузооборотом, не хватало вспомогательных путей. Работа навалилась на Антона снежным комом. Дел было невпроворот. Бригада ремонтников пропадала на линии, сортировочная горка была перегружена вагонами. Антон не переставал удивляться, как выдерживают старые платформы, а телетайп передавал сообщения о новых и новых составах.

Скавронский не заметил, как, поглощенный служебными заботами, стал забывать о соседях. Несколько раз, заполночь возвращаясь с работы, он сбавлял шаг и смотрел на темные окна Шпомеров. Тогда в нем поднималось бессвязное беспокойство, и он уверял себя, что на следующий день непременно заглянет к Женьке.

В конце декабря выпал первый снег. Деревья стояли нежно припушенные, сказочные. Под влажной тяжестью трескались ветки. В поселке полетела линия электропередач. У Антона выдался выходной.

В своем палисаднике хлопотала Грета с домочадцами, налаживая тандыр. Из окна Антон заметил фигуру Женьки, и показалась она ему унылой, утратившей привычную задиристость. Антон накинул телогрейку и вышел.

– Бог в помощь, соседи!

Женька шмыгнул в дом, словно прятался от постороннего взгляда.

– Опять избитый пришел… – покачала головой Грета. – И в милицию не обратишься.

– Почему? – спросил Антон и тут же осекся. Чего-то он недопонимает. – Можно мне к нему?

Грета разулыбалась:

– Конечно, проходите.

На пороге Антон поймал брошенный на него затравленный взгляд старшего Освальда. «Если мужик не может справиться с ситуацией, значит, что-то здесь не так. А может, просто чувствует себя бесправным?»

Такое чувство Антону было знакомо, и Освальда, не имеющего возможности переть на рожон, он хорошо понимал. В нем поднялась волна злобы, тугой как струна, готовой лопнуть в любую минуту. Антон окликнул Женьку.

– Чего прячешься?

– Прятался бы, по-другому вышло… – Глаз затек живописным бланшем.

– Хорош как пьяная курва. Нечего сказать.

– Тогда и не говори, – разозлился паренек.

– Говорить ничего и не буду. Спрошу только: собаку все еще прячешь?

Женька поднял на него глаза, но промолчал.

– От кого?

Мальчишка криво усмехнулся.

– Где живет Рахим?