Григорий Глазов - Без названия

- Минут десять. Ничего, - он прошел вслед за нею в кабинет и усаживаясь, сказал: - Послезавтра возвращается Пестерев.

- Откуда вы знаете?

- Профессию такую избрал, Кира Федоровна.

- Допрашивать его будет Скорик.

- А вы?

- Буду присутствовать.

- Понятно, - усмехнулся Агрба. - Ну, а как остальные коллекционеры-искусствоведы из моего списка?

- Люди, как люди. Разные. Как мы с вами. Но ничего такого... не почувствовала. Разве что не очень лестно отзывались о Гилевском: деспотичен, как я поняла, своеволен. Но это не их порок, а скорее его... И еще одно: кто-то из них врет с алиби. Но это я проверю. Тут ложь может быть и чисто бытовая... Да, вернулся с курсов директор музея Ласкин. В двенадцать я с ним встречаюсь. Хотите пойти?

- Нет, много своей работы. Жду Войцеховского, он куда-то укатил, у нас с ним тут закавыка по одному крупному хозяйственному делу, - Джума поднялся. - Я отыскал ему важного свидетеля.

- Вот бы и мне вы такой подарок сделали, - улыбнулась Кира.

- Стараюсь. Ничего, и нам с вами пофартит. Вы ведь еще не в тупике.

К двенадцати Кира поехала в музей на встречу с Ласкиным.

Молоденькая секретарша - крашеная блондинка в пышной блузке и синей короткой юбке, - встретила Киру у входа возле дежурки, проводила в приемную и тут же пошла докладывать, вернулась сразу же:

- Матвей Данилович ждет вас, проходите, - она с откровенным любопытством разглядывала Киру, хотя однажды уже видела ее.

Ласкин действительно ждал ее: стоял за столом - невысокий, тучный, с копной седых волос, хотя лицо выглядело моложавым. Он растерян, видимо, как поняла Кира, ожидал, что следователем окажется женщина постарше, посолидней, с суровым лицом и узкими сердитыми губами.

- Кира Федоровна?

Она кивнула.

- Садитесь, очень рад.

- Какая вам от моего визита радость? Одни хлопоты, - сказала Кира.

- Что поделать! - воскликнул он высоким голосом. - Ужас! Какой ужас! Я на похороны не успел. Меня, слава Богу, на неделю раньше отпустили в связи со случившимся... Что вы думаете по поводу всего этого?

- Меня интересует, что вы думаете, Матвей Данилович?

- Ума не приложу! Кто, за что?!

- Вот именно: кто и за что?.. Какие у вас были с ним отношения?

- Взаимоуважительные, - Ласкин опять утер лоб. - Но оба держали дистанцию: он, чтобы подчеркнуть свое место, свой авторитет, свою независимость, я - чтобы очертить круг своих неприкасаемых полномочий. Но это не мешало нам при общении.

- Вы часто общались?

- Нет. У него была своя сфера, у меня - своя. Да и нужда, признаться, возникала редко. Я целиком, как и мои предшественники, доверял ему. Так повелось. Я не стал нарушать это, дабы не создавать конфликтную ситуацию.

- А как он был с коллективом?

- Тут сложнее. Никак. Он был самостоятельной планетой со своей орбитой. Все остальные - другая планета. Их гравитации взаимоотталкивались.

- Слишком научно, но понятно: он к коллективу относился снисходительно, коллектив к нему - настороженно-враждебно. Я точно определила?

- Пожалуй, если все упростить. Он был человеком деспотичным. Но это не значит, что его надо было убивать.

- Разумеется... Так что искать кого-либо одного, кто во всем коллективе был его единственным врагом, сложно?

- Вероятно, так.

- Как часто вы бывали в его кабинете, в отделе рукописей, спецфонде?

- Бывал, но не часто. Видите ли, в этом не было необходимости. Во-первых, я доверял ему. Все-таки он проработал там свыше сорока лет. Кроме того был еще один нюанс, инерция так сказать, это во-вторых. И заключалась она в том, что при Советской власти и в первые годы перестройки для спецхрана был особый режим, осуществлялся он КГБ. К этому все привыкли за десятилетия. Потом это перешло в инерцию, своеобразную роль КГБ взял на себя Гилевский.

- Он никогда не изъявлял желания уйти на пенсию?

- Одно время заговаривал об этом со мной. Я не собирался отправлять его на пенсию. Затем разговоры эти вдруг прекратились. Потом возникли опять.

- Когда?

- С момента приближения 100-летия со дня рождения Диомиди и истечения срока запрета вскрывать пакет с личными бумагами Диомиди.

- Да, но пакет этот как бы не существует?

- И тем не менее. Дата-то существует.

- А вы заглядывали в сейф, где он хранился?

- Естественно. Открывал сейф вместе с Гилевским. У него свой ключ, у меня свой, открыть сейф можно только одновременно двумя ключами. Когда открыли, все драгоценности, числящиеся по описи, оказались на месте. Пакета же не было.

- Вы бывали дома у Гилевского?

- Никогда.

- Там много ценных вещей: фарфор, иконы, портреты.

- Это все собрано им. Я понял вас. Гилевский никогда не позволил бы себе даже спичку унести из музея домой.

- А на стороне, скажем, из числа людей, прежде работавших тут, а затем перешедших в Фонд имени Драгоманова, у него не было врагов?

- Возможно, были. Но враг не объявит, что он враг. Тем более объявить себя врагом Гилевского, это выглядело бы и нелепым и в какой-то мере опасным.

- Матвей Данилович, а кто-нибудь незаметно мог пройти в музей около пяти вечера и позже?

- Разве что в толпе. Но, увы, толп у нас не бывает. Много посетителей только в школьные каникулы. Появляется народ в субботу, в воскресенье. А в будние дни пустовато, человек двадцать пять-тридцать за день. Людям нынче не до музеев. Бесплатно лишь для членов Союза художников. А так каждый покупает билет. При входе указатели, где начинаются экспозиции, как расположены. В служебные помещения пройти постороннему почти невозможно дежурная остановит.

- Что ж, Матвей Данилович, кое-что вы мне прояснили. Возможно, нам еще придется встретиться...

Он любезно проводил ее до самого холла внизу, где знакомая уже ей дежурная Настасья Фоминична поднялась со стула при виде начальства и его важной, как она посчитала, гостьи...

По дороге она думала о том, что Щерба, возможно, не одобрит ее пространных рассуждений, ухмыльнется, скажет: "Кира Федоровна, ваши размышления, конечно, изысканы, но для нас они, как скольжение но наждаку - слишком большое трение, а, значит, и торможение. А у нас нет времени на изящные построения. Версия всегда проста, их существует не так много. В какую-нибудь из них укладывается и ваш случай. Жизнеописание же Диомиди река, где вы можете утонуть". Но не было у Киры версии, она ее только искала, она не считала себя, разумеется, мудрее и опытнее Щербы, но иногда думала, что может быть слишком большой опыт своими стереотипами зашоривает, а у менее опытного взгляд свежее. И потому после разговора с директором музея она упрямо вывела для себя формулу: возможно, убийца был чем-то спровоцирован самим Гилевским, что-то такое Гилевский должен был совершить, чтоб довести потенциального убийцу до реального исполнения либо задуманного, либо возникшего спонтанно намерения...