Григорий Глазов - Невиновных нет

И уже поднимаясь в лифте на свой этаж в управлении, он внезапно, в каком-то озарении вспомнил: Артур! Это имя упоминал Оленич - умиравший в больнице от рака почки бывший "вор в законе"! Упоминал, как о "диспетчере" заказных убийств! Значит те двое присланы были сюда им. По чью же душу в этот раз?..

Первое, что сделал, когда вошел в кабинет, стал названивать людям, которые могли разрешить Брустину Борису Сергеевичу похоронить сына...

8. ПОСЛЕДНИЕ ПОВОРОТЫ КРУГА. МОСКВА. СЕГОДНЯ

Уходил Желтовский от генерального директора государственного авиастроительного объединения "Крыло" Артемия Тарасовича Кононенко удовлетворенный не только полученной устной информацией, он получил от Кононенко сделанную тут же при Желтовском ксерокопию с документа, о котором поведала Скорино и который вкупе с ее бумагами ставил на всем точку. Теперь можно было приближаться к финалу и другой темы. Вернувшись домой, он позвонил Перфильеву.

- Он занят, у него совещание. Кто спрашивает? - осведомился мужской голос.

- Передайте - Желтовский.

- Подождите у телефона.

Через какое-то время тот же голос ответил:

- Павел Александрович через полчаса перезвонит вам, оставьте свой телефон.

- Он его знает...

И Перфильев перезвонил, через полчаса:

- Здравствуйте, Дмитрий Юрьевич. Вы звонили, слушаю Вас.

- Я, как вы уже убедились, гонец с дурными новостями. Впрочем, на сей раз не знаю: дурные это новости или хорошие для вас.

- А именно?

- Ив Кнорре пытался в тюрьме покончить с собой.

- Для чего вы мне это сообщаете?

- Думаю, вам это не безразлично. Все-таки ваш партнер.

- Но почему это небезразлично вам?

- Вопрос по существу. Я же перед отлетом в Чечню обещал, что отвечу на ваши вопросы.

- Я могу приехать к вам? - спросил Перфильев. И добавил: - Сегодня.

- Безусловно.

- Когда?

- Давайте часиков в семь вечера. Запишите адрес.

- Значит, до вечера, - и Перфильев положил трубку. "Надо с ним поговорить до упора, чтоб не было недомолвок, и как-то покончить с этим, подумал он. - Что-то он вынюхал, не зря уцепился за меня и Кнорре. Шантаж? Вряд ли. Но и не блефует. Это не в правилах его профессии. Ему нужны только факты. Желательно жареные. Так на чем он меня поджаривает?.."

Весь день звонок Желтовского не давал работать, вспоминался так или иначе, заставлял продумывать многое в поисках места, где произошел прокол... Вспоминалась давняя беседа с Желтовским, когда тот сказал: "Мы с Полем Бераром копаем тему о российских миллионерах в чужом кармане". "Как это понимать?" - спросил тогда Перфильев. - "А буквально. Сколько и на чьих счетах на Западе лежит российских денег, и как они образовались". - "И как движется ваша затея?" - "Трудно. Тайна вклада - там святое дело. Но кое-что нащупали". - "Деньги компартии?" - "Это ерунда! Уже в зубах навязло, а толку никакого. Нам с Полем нужны конкретные фамилии из сферы подросткового российского бизнеса. Мы с ним работаем параллельно, он там со служащими банков, а я уже дальше, по следам российских персоналий", усмехнулся Желтовский. - "И получается?" - спросил Перфильев. - "Кое-что нащупали. Когда-нибудь узнаете..."

Очень уж не хотел Перфильев посвящать Лебяхина в свои проблемы с Желтовским. Он признавал за Лебяхиным и изощренный ум, и богатый опыт. И хотя Перфильев сам пригласил Лебяхина работать в офисе, присутствие последнего иногда вызывало у Перфильева напряженность, переходившую порой в неприязнь, которая подпитывалась тем, что свои опасения приходилось скрывать, притворяться бодрым, независимым, бравировать легкостью, с которой Перфильев заставлял себя вести с Лебяхиным, позволяя иногда вольности в словах, неосторожные остроты, на что Лебяхин только усмехался, как хозяин, позволяющий щенку цапнуть себя за палец еще беззубым ртом...

"Конечно, хорошо бы посоветоваться с Лебяхиным, дело принимает очень опасный оборот. Если Желтовский что-то раздует, вся эта история может загубить "Стиль-керамику". Французы и швейцарцы тут же прервут все взаимоотношения. И другие солидные фирмы на Западе обведут вокруг меня и моего дела запретный круг, который не переступить", - думал Перфильев. И все же Лебяхину решил ничего не говорить...

Незадолго до окончания рабочего дня он, объездив три интуристовских отеля, лишь в четвертом купил воскресный номер "Пари-диманш нувель". Прочитав корреспонденцию, он решил никому ничего не говорить и не машиной, а электричкой отправиться на свидание к Желтовскому...

За час до приезда Перфильева раздался звонок.

- Слушаю, - Желтовский снял трубку.

- Мне бы Дмитрия Юрьевича, пожалуйста, - сквозь какие-то шорохи, гудочки раздался далекий мужской голос.

- Я Дмитрий Юрьевич, - отозвался Желтовский.

- Вас беспокоит Иса Озиев, я из Гудермеса, из Чечни. Вы были у нас недавно, но повидаться с вами я не успел, а у меня для вас была видеокассета с интересным материалом. Я журналист.

И в Назрани, и в Грозном, и в Гудермесе Желтовский общался с тамошними коллегами, чьи-то фамилии запомнил, чьи-то нет, кое с кем обменялся адресами.

- Вы откуда говорите? - спросил Желтовский. Плохо слышно.

- Из автомата на Белорусском вокзале, тут шумно.

- Так что с кассетой?

- Я приехал на два дня в Москву, кассету захватил с собой. Живу в гостинице "Минск". Если у вас есть желание и время, можем встретиться. Потому что завтра я уезжаю.

- А что на кассете?

- Уверен, материал для вас представляет интерес. Просто у нас его использовать невозможно.

- Вы что, хотите продать кассету?

- Упаси Бог! Я привез ее вам.

- Где мы можем встретиться?

- В холле гостиницы "Минск".

- В котором часу?

- Дайте подумать... Ну, скажем, сегодня в девять вечера, я уже освобожусь.

- Как я вас узнаю?

- Я в теплой коричневой шапке из норки и в зеленой куртке. Да и кассета у меня будет в руках.

- Хорошо, я буду у вас в девять. До встречи.

Такое случалось, что местные репортеры, где бывал Желтовский, либо боялись использовать добытые факты, либо им просто не давали этого сделать...

Дачный поселок, где жил Желтовский, был зажат лесом, его узкие улочки освещались плохо, почти все дачи стояли за забором в глубине участков.

Перфильев шел в темноте, вглядываясь в номера на воротах. И вот она улица Гоголя, 14. Он нажал на ручку калитки в воротах. Двор был большой, в доме освещено только одно окно - наверху, в мансарде, нижний этаж погружен во тьму. Перфильев нажал звонок на косяке двери, обитой серым или зеленым дерматином - во тьме было не разобрать. Открыл ему Желтовский. По скрипучей лестнице поднялись наверх. Тут было светло, уютно, тепло. Это, как понял Перфильев, был и кабинет, и спальня.

- Я живу здесь. Внизу пусто. Мне тут удобней.

- Тут хорошо, - сказал Перфильев, усаживаясь в кресло, на подлокотниках которого потрескалась искусственная кожа.