Майнет Уолтерс - Скульпторша

Роз прислонилась затылком к спинке стула.

— А мне нравится находиться в зале ожидания. В нем можно оставаться сколько угодно и при этом не ощущать за собой никакой вины. И делать ничего не надо — только ждать.

Айрис задумчиво воткнула сигарету между ярко накрашенными блестящими губами.

— Чего же ты ждешь?

— Сама не знаю.

Айрис чиркнула кремнем зажигалки и поднесла огонек к кончику сигареты. Ее пронзительный взгляд так и сверлил подругу.

— Одно меня удивляет, — заговорила она. — Если это был не Руперт, то зачем твоему бывшему мужу снова понадобилось оставлять на моем автоответчике довольно слезливое послание, где он извиняется за свое неправильное поведение?

— Снова? — Роз принялась изучать собственные ладони. — Ты хочешь сказать, что такое уже бывало и раньше?

— Он это делал с удивительной регулярностью.

— Но ты мне никогда ничего не говорила.

— А ты меня и не спрашивала.

Некоторое время Роз молча переваривала полученную информацию, затем глубоко вздохнула.

— Я только недавно поняла, как здорово стала зависеть от него. — Она осторожно дотронулась до разбитой губы. — Что касается его зависимости, то она ничуть не изменилась, разумеется. И сам он остался таким же, по-прежнему требующим утешения. Не волнуйся, Руперт. Это не твоя вина, Руперт. Все будет хорошо, Руперт. — Она произносила эти слова тихо, почти равнодушно. — Вот почему он предпочитает иметь дело с женщинами. Женщины всегда готовы сочувствовать.

— И каким же образом ты стала зависеть от него?

Роз едва заметно улыбнулась.

— Он никогда не оставлял меня полностью, так, чтобы я могла серьезно подумать о себе и своей жизни. И в результате я злюсь несколько месяцев подряд. — Она пожала плечами. — Это действует разрушительно. Я не могу ни на чем сосредоточиться, потому что мне не позволяет гнев. Я рву его письма, даже не читая, потому что прекрасно знаю их содержание. Но его почерк выводит меня из себя. И я начинаю скрежетать зубами. Если я слышу его голос или вижу его самого, меня начинает трясти. — Она рассмеялась, но смех вышел какой-то пустой. — Мне кажется, что можно стать одержимой ненавистью. Я бы могла переехать отсюда давным-давно, но не делаю этого. Я остаюсь на этой квартире и жду, когда Руперт в очередной раз разозлит меня. Вот каким образом я остаюсь в зависимости от него. Это своего рода тюрьма.

Айрис аккуратно провела кончиком сигареты по ободку пепельницы. Роз не рассказала ей ничего нового, ничего такого, о чем не успела догадаться сама Айрис, причем уже давно. Просто Айрис никогда не говорила с подругой на эту тему, и все по той простой причине, что Роз не разрешала ей говорить. Сейчас Айрис задумалась: что же послужило причиной того, что колючая проволока наконец рухнула? Разумеется, сам Руперт тут ни при чем, что бы ни говорила при этом Роз.

— И как же ты собираешься выйти из этой тюрьмы? Ты уже приняла какое-нибудь решение? — поинтересовалась она.

— Нет еще.

— Возможно, тебе надо поступить так, как Олив, — мягким голосом произнесла Айрис.

— Что ты имеешь в виду?

— Позволить войти в свою жизнь кому-нибудь еще.

Олив ждала у двери камеры в течение двух часов. Одна из надзирательниц, проходя мимо, удивилась, увидев Олив стоящей, и остановилась сама, чтобы перекинуться с ней парой слов:

— У тебя все в порядке, Скульпторша?

Толстая женщина перевела на нее взгляд.

— Какой сегодня день недели? — потребовала она ответа.

— Понедельник.

— Именно так я и думала, — сердито отозвалась Олив.

Надзирательница нахмурилась.

— Ты уверена, что у тебя все в порядке?

— Да.

— Ты ждала свидания?

— Нет. Я проголодалась. Что у нас к чаю?

— Пицца. — Убедившись, что с заключенной все в порядке, тюремщица двинулась дальше. Ответ Скульпторши вполне удовлетворил ее. Редко выдавался такой час, когда Олив не испытывала чувства голода, а угрозами лишить ее пищи тюремные власти научились контролировать ее поведение. Один раз тюремный врач попытался убедить Олив в пользе диеты. Он ушел из камеры потрясенный и больше никогда не пытался повторить свою попытку. Олив жаждала пищи так же, как некоторые наркоманы жаждут получить свою порцию героина.

В конце концов, получилось так, что Айрис застряла у Роз на неделю и заполнила зал ожидания жизни подруги своим ярким и веселым багажом. Она постоянно звонила своим клиентам и в Англии и за границей, завалила все столы в квартире цветными журналами, замусорила пол пеплом и заполнила дом охапками цветов, которые, как правило, забывала прямо в раковине, потому что для них уже не хватало ваз. Айрис оставила после себя целые горы немытой посуды, но зато, если ничего другого не делала, постоянно потчевала Роз неиссякаемым потоком свежих анекдотов.

В следующий четверг Роз попрощалась с подругой, ощущая некоторое облегчение и еще большее сожаление по поводу расставания. Помимо всего прочего, Айрис сумела доказать ей, что одинокая жизнь эмоционально и духовно убивает человека. Теперь Роз поняла, что мозг способен охватить лишь ограниченное количество информации, а одержимость возникает только в том случае, когда твои идеи остаются неосуществленными, а планы не встречают сопротивления извне.

То, что натворила Олив в своей камере, удивило всю тюремную администрацию. Начальника поставили в известность о произошедшем за десять минут до начала смены, и еще десять потребовалось для того, чтобы как-то отреагировать. Понадобилось восемь тюремщиков, чтобы справиться с Олив и утихомирить ее. Они уложили ее на пол и дружно навалились всем грузом, после чего Скульпторша успокоилась. Правда, один из них потом вспоминал это событие так:

— Мне казалось, что нам нужно справиться с самцом африканского слона.

Олив устроила в камере настоящий погром. Ей удалось даже сломать унитаз, швырнув в него металлическим стулом, который, изогнутый и искореженный, был обнаружен среди обломков фарфора. Несколько памятных вещиц, украшавших ее стол, были безжалостно уничтожены, а все предметы, которые можно было поднять, она неоднократно била о стены камеры. На полу нашли и обрывки большого плаката с изображением Мадонны.

Ярость Олив, несколько сбитая седативными препаратами, все же продолжалась еще некоторое время, до самой ночи. Женщину перевели в холодную камеру без мебели, где ее пыл должен был со временем остыть.

— Что за чертовщина с ней приключилась? — удивлялась дежурная надсмотрщица.

— Это известно одному Господу Богу, — ответила другая тюремщица. — Я всегда говорила, что ее надо перевести в Бродмур. Мне плевать на то, что думают о ней психиатры. По-моему, она сумасшедшая. Нельзя оставлять ее среди нормальных людей, да еще заставлять нас приглядывать за таким чудовищем.