Владимир Гоник - Песня певца за сценой

Но - мимо, мимо, он спешит, чуть обозначив на лице улыбку, словно знает что-то, о чем другие не догадываются.

Позже, когда солнце клонится к закату, бульвар познабливало слегка: среди общего веселого оживления накатывается тихая печаль, которую приносит летний вечер. Она особенно заметна в провинции, но и в большом городе в преддверии сумерек чувствуешь ее внятно, от нее чуть щемит и ноет грудь.

Старый ботанический сад за уличной решеткой был как остров в городских кварталах: тихий зеленый остров среди гула и суеты.

В саду тенистые аллеи вели в заросший овраг, на краю сада, отражая солнце, сверкала оранжерея, похожая на стеклянный храм. За стеклом высокие пальмы манили в далекие края. По ночам яркие лампы, под стать южному солнцу, заливали светом тропический мир, и оранжерея горела в темноте, словно драгоценный камень.

Мимо решетки ботанического сада, мимо станции метро и больницы Германов бульваром вышел к университету. Внушительное красное здание с колоннами стояло на вершине обширного холма, по которому в разные стороны сбегали крутые зеленые улицы.

Доктор пересек Владимирскую и оказался в парке. За спиной увял городской шум, словно доктор прикрыл за собой дверь.

В центре парка против главного входа в университет стоял на высоком постаменте памятник поэту Шевченко, доктор миновал его и направился дальше.

Германов любил этот час, когда под вечер на Киев накатывается веселое половодье: блеск глаз, цветение улыбок, плеск голосов, гомон толпы, игривый смех, разгул флирта, южная праздничность, и, чем ближе сумерки, тем сильнее зуд в крови, нетерпение и азарт.

Праздная публика заполняла аллеи, повсюду сидели и прогуливались парочки, люди постарше переводили дух после дневной жары. В парке было потише и прохладнее, чем на улицах, городской шум, как прибой, разбивался о каменную ограду.

Дальний угол парка, где росли высокие раскидистые деревья, давно облюбовали шахматисты. Они съезжались со всего города, но больше приходили местные, с окрестных улиц. Завсегдатаи были хорошо знакомы между собой, кое-кто появлялся от случая к случаю, однако попадались и мимолетные партнеры - сыграл, исчез.

В парке существовали свои правила и свой табель о рангах: слабый игрок получал фору - коня, ладью или пешку, сильные игроки играли на равных или сами предлагали противнику фору, чтобы сохранить интерес.

И здесь жила легенда - то ли быль, то ли вымысел о том, как случайный прохожий поозирался на ходу, замедлил вдруг шаг, обыграл за час всех местных чемпионов и ушел торопливо, прижимая к себе потертый портфель; больше этого игрока никто не видел, лишь редкие очевидцы вспоминали тот случай, как давний сон.

В парке со временем сложился шахматный клуб без стен и крыши над головой: каждый приносил доску и играл на скамье под деревьями, с кем хотел. Доктор поигрывал иногда, но чаще наблюдал чужие партии со стороны.

Партнеры находились всегда, даже зимним вечером, когда мороз обжигал лицо, в ледяной мгле под тусклым фонарем топтались, пританцовывая, склонившиеся над доской игроки.

Здесь ничего не значило, кто ты, главное состояло в том, какой ты игрок. Все прочее - профессия, возраст, образование, награды и звания, даже национальность значения не имело: по игре сопляк-мальчишка значил здесь больше, чем величавый седовласый генерал.

И потому в любую погоду под деревьями клубилась вокруг досок разношерстная пестрая публика - многоликое сборище, где у всех был лишь один интерес: игра!

Сейчас игроки тесно сидели на садовых скамейках, окруженные толпами зрителей, над головами витал сбивчивый разноголосый гомон. Мальчишки-очкарики, тощие пенсионеры, тучные отставные сановники, разбитные студенты, странного вида городские чудаки, застенчивые книжные черви, рабочие в промасленной одежде, бледнолицые интеллигенты... Даже бродяги с испитыми лицами толкались среди скамеек, привлеченные многолюдием.

Германов одну за другой обходил скамьи с игроками, окруженные зеваками. Он с интересом разглядывал положение на досках, выбирал лучшие партии, кружил среди скамеек, сновал от доски к доске, как пчела в поисках взятка.

- Сыграем? - перехватил его на ходу лысоватый старик с шахматной доской в руке.

Доктор встречал его иногда в парке, но играть им не приходилось. Старик был похож на кого-то, но Германов задумался мимолетно, когда встретил его впервые, и покопался в памяти, но не вспомнил, да мало ли кто на кого похож, все мы на кого-то похожи.

- Сыграем? - тряхнул доской старик, и она отозвалась дробным стуком фигур.

Доктор неуверенно согласился. Какое-то сомнение точило его смутно не объяснить и не понять. Позже он придирчиво вспоминал этот миг, но и тогда не заметил ничего - ни знака, ни приметы.

Нет, все было обыденно и привычно, даже чуткий к знамениям город жил неизменно, озабоченный собственным существованием; отдаленный гул улиц доносился издали как всегда.

Партнеры поозирались, пошарили взглядами вокруг в поисках свободного места. Все скамьи были заняты игроками, возле каждой толпились зрители, кое-кто играл стоя, прислонясь к деревьям и держа походные шахматы в руках.

Старик мотнул головой в сторону, пригласив за собой, они перешли на другую аллею, где с трудом отыскали укромное место на скамье за кустами.

Они разыграли цвет, доктору достались черные. Партнеры расставили фигуры, и старик начал без промедления Е2-Е4, первые ходы сделали быстро, почти не задумываясь, словно в пинг-понге.

С разных сторон доносились чужие голоса, неразборчивый гомон, всплески смеха, шум улиц, но игра постепенно втянула партнеров, оба стали задумываться и не замечали уже ни шума, ни голосов.

Внезапно старик запел вполголоса. Доктор от неожиданности поднял голову, глянул партнеру в лицо: погруженный в раздумья старик напевал рассеянно, и похоже, он даже не замечал, что поет. Германов узнал знакомый мотив.

Пока старик обдумывал ход, Германов успел поозираться, разглядывая соседей, взгляд блуждал по лицам, по кучкам зевак, толкущихся в стороне.

Сделав ход, старик умолк и поднял глаза, доктор принялся размышлять над своим ходом. Он умел сосредоточиться на одной мысли, отрезав себя от всего, что его окружает, и сейчас, погруженный в раздумья, он забыл о действительности и не заметил, как запел сам.

Растягивая слова, Германов отрешенно напевал, не замечая ничего вокруг. Он расчетливо прикидывал, как лучше пойти и не замечал, что партнер, едва доктор запел, уставился на него и смотрел не отрываясь, морща лоб, точно мучительно силился вспомнить что-то.

Город плавно погружался в летний вечер - улицы, площади, дома и парки; Киев окунулся в сумерки, будто в тихую мутную воду. На открытом пространстве еще длился день, в глубине парка воздух заметно густел, словно деревья источали светлую прозрачную мглу.