Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

— Я?

— Да, вы!

— Я и не прикоснулся к Таламани.

— Что?

— Повторяю, синьор инспектор: я и пальцем не тронул Таламани.

— Но послушайте, несчастный! Мэтр Агостини присутствовал при вашей драке!

— По его словам!

— Вы намекаете на то, что он лжет?

— А почему бы и нет?

— С какой же целью?

— В Фолиньяцаро любой вам скажет, что он меня ненавидит, потому что я встречался с его дочерью.

— По вашим словам, вы не любили эту молодую особу?

— Можно подумать, что встречаются только с теми, кого полюбили навеки!..

Амедео мысленно попросил прощения у своей Аньезе за это предательство.

— Значит, вы выбрали такой способ защиты? Он ни к чему не приведет, уверяю вас, так как у меня в кармане письменные показания синьора Агостини!

— Ну что ж! Выходит, мы в равном положении: его слова против моих!

— Его приводили к присяге!

— Меня тоже.

Раздраженный Чекотти начинал понимать, что пустая формальность, как ему казалось сначала, перерастает в трудноразрешимую проблему. Он не мог обвинить Россатти в убийстве и увезти его в Милан на основе одних только показаний мэтра Агостини. Нужно было снова приниматься за расследование и искать свидетелей привязанности Амедео к Аньезе и ненависти, которую он испытывал по отношению к сопернику.

— Если вы воображаете, что сумеете выпутаться таким путем, то вы ошибаетесь!

— Выпутаться откуда?

— Из истории, в которой запутались.

— В которую вы меня впутали, синьор инспектор! На основании голословного обвинения ревнивого отца вы отправляете в тюрьму капрала карабинерских подразделений… Я совсем не уверен, что ваши действия по отношению ко мне будут одобрены в высших сферах!

В то время как разворачивался этот словесный поединок, дон Адальберто зашел к синьорине Карафальда, старой деве, заведующей маленьким почтовым отделением в Фолиньяцаро. Он очень любезно с ней заговорил, что не могло не удивить пожилую даму, давно знакомую с его далеко не мягким характером.

— Джельсомина, я знаю, как ты привязана к церкви и предана ее служителю. Именно во имя церкви я хочу попросить тебя о большой услуге…

— Если я смогу вам ее оказать…

— Несомненно, дочь моя, несомненно, тебе понадобится только чуточку доброй воли. Так вот: я полагаю, что из Фолиньяцаро совсем немного писем уходит каждый день?

— Совсем немного, падре.

— А ты случайно не записываешь адреса отправителей?

— Обязательно, падре. Во-первых, потому что их так мало, а во-вторых, на случай жалоб. В большом почтовом отделении это было бы невозможно, но здесь…

— И эти адреса, Джельсомина, славная моя Джельсомина, куда ты их записываешь?

— В специальную тетрадку.

— Джельсомина, милая дочь моя, мог бы я заглянуть в эту тетрадку?

— Дело в том, падре, что это запрещено!

— Дитя мое, неужели ты в самом деле думаешь, что существует нечто запретное для Господа Бога, чьим представителем в Фолиньяцаро я являюсь?

В сердце старой барышни началась жестокая борьба между привязанностью к церкви и привычным послушанием по отношению к властям. С присущим ему хитроумием дон Адальберто постарался склонить чашу весов в свою сторону.

— Послушание властям — это доброе дело, почтенное дело, но в конечном итоге оно может принести только небольшую пенсию, тогда как послушание Богу обеспечивает вечную жизнь в раю!

Джельсомина нашла аргумент в высшей степени убедительным и приняла решение в пользу будущих благ.

— Но ведь никто об этом не узнает, падре, не так ли?

Дон Адальберто сделал вид, что он шокирован.

— Джельсомина!.. Открыть эту тетрадь — для меня то же самое, что выслушать исповедь людей, чьи имена здесь записаны.

Она пошла за тетрадкой.

— Только знаете ли, падре, здесь не всегда указано имя отправителя.

— Не имеет значения! У нас не так уж много людей, умеющих писать…

В то время как синьорина Карафальда следила, не покажется ли какой-нибудь посетитель, священник знакомился, удовлетворенно ворча, с корреспонденцией, отправленной из Фолиньяцаро за последние шесть месяцев. Он быстро с этим справился, закрыл тетрадь и, прежде чем вернуть ее законной владелице, заявил:

— Со своей стороны, Джельсомина, забудь о моем посещении… Мы одни, ты и я, будем знать о том, что мы тайно потрудились во славу Господа или, по крайней мере, Его учения.

— Аминь.

— Джельсомина, я горжусь тобой. В следующий вторник я бесплатно отслужу панихиду по твоей покойной матери. При жизни это была славная женщина, и я уверен, что теперь ее место среди избранных. Сверх того я поставлю свечу за восемь лир в память всех усопших Карафальда.

Вне себя от благодарности, Джельсомина всплеснула руками.

— О, благодарю, падре.

— Услуга за услугу… А восемь лир?

— Простите?

— Я сказал, свеча за восемь лир.

— Но я подумала…

— Панихида будет бесплатной, дочь моя, но не свеча.

Весь этот день Маттео Чекотти бегал, высунув язык, стараясь собрать показания против Россатти. Ему помогал нотариус, возмущенный тем, что Амедео солгал. Инспектор допросил Аньезе в его присутствии, и под безжалостным взглядом отца ей пришлось сознаться, что капрал уверял ее в своей безумной любви, что они поклялись друг другу стать мужем и женой и что Амедео, доведенный до отчаяния, говорил, что убьет всякого, кто будет препятствовать их счастью. Полицейский был очень доволен. Дон Изидоро сопровождал его повсюду, и авторитет нотариуса, а также деньги, которые многие были ему должны, заставили людей, хорошо относившихся к Амедео, признать тем не менее, что они знали о любви юноши к Аньезе Агостини. Правда, никто не смог подтвердить, что между карабинером и Таламани произошла драка: единственным ее свидетелем был нотариус. Но Чекотти считал, что его протоколы и без того достаточно убедительны для оправдания ареста. Горячо поблагодарив мэтра Агостини, он вернулся в участок и сказал Россатти, что собранные им показания заставляют его продлить арест обвиняемого до перевода в Милан на следующее утро. Амедео выслушал это сообщение с безмятежным видом.

— Вы совершаете грубую ошибку, синьор.

— Тем хуже для меня, мой друг. Я беру риск на себя!

Маттео объявил начальнику карабинеров, что возлагает на него ответственность за дальнейшие события. Если, когда он придет за Амедео, того вдруг не окажется в камере, то вместо него он увезет с собой самого Рицотто и ему придется дать объяснения кому следует. Потом он позвонил комиссару Рампацо, чтобы сообщить ему о своем успехе и скором возвращении. Комиссар сдержанно поздравил его; победа Чекотти заставила его пожалеть, что он не поручил этого задания своему любимцу, Ансельмо Джаретте. Довольный проведенным днем, Маттео отправился к Онезимо Кортиво, скудно поужинал, потом, поднявшись в свою комнату, лег спать и уснул сладким сном победителя.